объясняет французскому суду, что разница между манускриптом и книгой доказывает, что эти две вещи были написаны двумя разными людьми, иначе говоря, рукопись Кравченко была дополнена «меньшевиками», вдохновлена американскими журналистами и только после этого появилась в свет.
Мэтр Изар: Значат, вы считаете, что рукопись все-таки Кравченко?
Познер мнется. Но, видимо, он считает, что первоначальная работа была сделана Кравченко.
— Текст рукописи скромнее текста книги, — говорит он. — В книге все было приукрашено, усилено, тени резче, характеры очерчены рельефнее, и пристрастие чувствуется на каждом шагу.
Председатель делает из ладони рожок у уха, голос эксперта едва слышен, монотонно и пространно объясняет, что там, где в рукописи стоит «два человека», в книге напечатано «два коммуниста», где в рукописи «я шел», в книге — «я ехал».
Председатель: И это все?
Познер: Нет, у меня еще есть двадцать пять примеров. И сто в другом роде.
Он усмотрел в русской рукописи «гривуазные» места, которых в американском переводе нет. До этого несколько раз говорилось, что «советский гражданин Кравченко» не мог написать гривуазных сцен, что это, несомненно, приписали ему американцы «для коммерческого успеха книги». Теперь выходит — наоборот.
Познер рассуждает, как человек, сам никогда ничего не написавший, хотя за ним, как говорят, числится несколько книг (не считая разных переводов). Он считает, что если часть рукописи написана карандашом и часть пером, то это подозрительно: что, если есть страницы без исправлений, то они фальсифицированы. Он говорит о стиле «а» и стиле «б». Стиль «б» — несомненно, стиль «меньшевицкий».
Председатель: Манускрипт был несколько романсирован. Это несомненно. Но кто же это сделал?
Познер: Стиль «б», это стиль русских эмигрантов, долго живущих в Америке. Кравченко не мог сказать: «стейк», он бы сказал «бифштекс», как говорят русские из России.
Кравченко: В России нет ни бифштексов, ни стэйков. (Смех в зале.)
Председатель: Вы все-таки допускаете мысль, что Кравченко участвовал в написании своей книги?
Познер: В известной мере.
По словам эксперта русские эмигранты придали книге «антисоветский» вид. На все эти темы он говорит около двух часов, в течение которых зал постепенно пустеет. Наконец, показания его окончены. Заседание тем самым тоже — так как уже больше семи часов, и второй эксперт, м-ль Годье, принуждена будет выступить завтра.
Неожиданный скандал
Все встают со своих мест. Адвокаты подходят к столу присяжных.
Мэтр Нордманн и мэтр Изар одновременно хватаются за рукопись. Начинается шумный спор: кто сохранит эти папки до завтра?
Председатель (к Нордманну): Г. Кравченко не обязан был доставлять рукопись суду. Он добровольно это сделал. Она была в ваших руках больше недели. Я считаю, что мэтры Изар и Гейцман могут ее взять до завтра.
Нордманн повышает голос. Вюрмсер, Морган и все их адвокаты хором требуют рукопись. Слышны голоса: «он сделает в ней подчистки», «Он внесет поправки», «Он выдернет листы».
Мэтр Изар настаивает, предлагает, в крайнем случае, оставить ее на сутки в регистратуре.
Председатель обращается к прокурору.
Прокурор считает, что суд не вправе отказать Кравченко получить обратно свою рукопись.
Председатель (решительно): Я передаю ее мэтрам Изару и Гейцману. Вы даете слово, что Кравченко не изменит в ней ничего.
Адвокаты отвечают согласием. В эту минуту Вюрмсер и Морган отпускают какое то замечание, которое не доходит до публики, но доходит до председателя. Он встает… сильно покраснев, и грозно объявляет во всеуслышание:
— Никогда за двадцать с лишним лет работы моей в магистратуре я не был свидетелем такого возмутительного недоверия к чужому слову. Где мы находимся? Что же, вы думаете, что они будут копаться[5] в этих страницах? Побольше уважения, господа, к тому, что здесь делается!
И с силой отодвинув кресло он выходит в сопровождении судей.
В кулуарах, среди журналистов, циркулировала шутка, что «пробный приговор уже был сегодня объявлен».
Семнадцатый день
В среду, 2 марта, должно было закончиться разбирательство дела Кравченко и на понедельник, 7 числа, назначены были прения сторон. Но экспертиза г. Познера еще не кончена. Его утверждения кажутся адвокатам Кравченко несколько голословными, и они просили его их уточнить.
Поэтому в понедельник, суд вернется еще раз к обсуждению рукописи. Возможно, что к концу заседания, начнутся речи.
Заседание семнадцатое началось продолжением речи г. Познера, который накануне не закончил своих выводов касательно манускрипта книги «Я выбрал свободу». О стиле «а» и «б» он выскажется, с примерами в руках, лишь в понедельник. Сейчас же он возвращается к рукописи, как таковой.
Еще экспертиза Познера
— Она не была напечатана — говорит Познер, — в таком виде, в каком нам ее дали. Над ней была в свое время совершена работа, о которой Кравченко не говорит, и которая сделала из нее книгу. Она полна поправок, которые набросаны чужой рукой, но ведь невозможно было диктовать поправки! Антисоветские места в ней подчеркнуты и затем в книге развиты. Если в рукописи мы читаем «невинные люди», то в книге мы уже встречаем «сотни тысяч невинных людей».
Познер говорит довольно долго, при полупустом зале.
Председатель берет в руки переданный ему экземпляр книги Кравченко, где красным карандашом отчеркнуты места, которых в рукописи нет.
Председатель: Их вовсе нет в рукописи?
Познер (после колебания): Их нет в этом месте.
Председатель: Мне все равно, в каком они месте. Я хотел бы знать, фигурируют ли они в рукописи где-нибудь?
Познер (запинаясь): Но там, где говорится совсем о другом…
Председатель: Словом, они имеются, но не в этой главе!
(В публике движение).
Познер говорит и о Сталинабаде-Ашхабаде, и о старой орфографии, которой написаны некоторые слова: Кравченко не мог писать по старой орфографии.
Председатель настаивает на этом пункте, который кажется ему довольно существенным. Но через минуту выясняется, что дело идет не о букве «ять» и не о твердом знаке, а о «зс» и «ее» в таких словах,
