как «рассказывать».
Познер: Я плохо выразился вчера…
Забрав с собой рукопись, эксперт выходит из зала, чтобы продолжить ее изучение.
Последние эксперты
Второй эксперт, Тереза Годье, учительница русского языка французской школы, некрасивая, немолодая дама. Она считает, что текст рукописи Кравченко «не спонтанейный».
Она сделала открытие: фотокопии не всегда соответствуют оригиналу. Красноречия у нее не много, она несколько раз говорит не то, что надо: «простите, я ошиблась», «ах, нет, я не ошиблась!» «да, я ошиблась».
Публика, которая скучает, придирается к случаю и смеется.
Председатель: По вашему, фотокопии сделаны не с рукописи, а с американского текста?
Но свидетельница боится ответить на такой вопрос утвердительно, это может завлечь ее довольно далеко. И ее отпускают.
Последним экспертом по рукописи выходит г. Зноско-Боровский, переводчик «Лэттр Франсэз», советский патриот. Он тоже занимался сравнением рукописи и фотокопий.
— Страница? Издание? — спрашивает Кравченко. — Пожалуйста, говорите точно, я хочу, чтобы все это осталось в стенограмме.
Зноско-Боровский указывает на разницу двух текстов…
В это время возвращается с папками Познер, и они оба вместе дают свое заключение.
Кравченко: Вы сегодня радуетесь, чтобы умереть в понедельник!
Сегодня он возражать экспертам не собирается, он ждет, чтобы Познер закончил свои изыскания в области стиля «а» и «б».
Документы via prague
Так как «свидетелей нравственности» «Л. Ф.» еще нет, мэтр Нордманн просит слова.
— Нас спросили вчера, — говорит он, — нет ли у нас советских документов? Да, они у нас есть, и настал момент их предъявить. Первый документ, впрочем, не советский, а американский. Это статья Джорджа Себиэса, автора книги «1 000 американцев», в «Нью-Йорк Пост» от 1946 года. Из нее следует, что Евгений Лайонс, о котором говорилось вчера, как о возможном авторе книги Кравченко, был разоблачен в военном американском журнале «Старс энд Страйк», как наци: в архивах генеральных штабов Германии и Италии были найдены его писания. Во время оккупации статьи Лайонса перепечатывались во французском журнале «Сигнал». Вот, кто был автором книги Кравченко!
Кравченко: Плохая у вас защита, Нордманн!
Нордманн: Затем идут советские документы: первый относится к управлению Кравченко завода в Кемерово. Этот завод никогда не существовал. Он был только в проекте. Кравченко имел под своим началом… семь человек!
Председатель: Но это же были не рабочие? Вероятно, это были директора и старшие инженеры?
Нордманн: ничего не было! Никакого строительства! Был только проект.
Он вынимает из шапки документ, вернее — копию документа, полученную из СССР, и читает текст, из которого следует, что Кравченко получал 11 000 рублей в месяц (все удивлены): один раз в этом документе он назван «директором завода», другой раз — «старшим инженером».
Мэтр Гейцман вскакивает, торжествующе, но мэтр Изар его тянет за рукав: они сохранят этот камень за пазухой до понедельника.
Далее мэтр Нордманн оглашает справку о судимости Кравченко (по делу о растрате).
Председатель: Это все есть в его книге.
Нордманн читает о приговоре, о кассировании дела. Кравченко не отбыл наказания только потому, что был призван на военную службу.
Кравченко: Вы теперь сфабриковали этот документ. Где оригинал? Все было не так.
Брюгье читает справку о воинской повинности, снова поднимается вопрос о Харьковском университете, о дезертирстве, оставлении закупочной комиссии. Документ о комиссии подписан Руденко.
Мэтр Изар: Ну, конечно, генерал все еще в Париже!
Ничего нового, кроме подтверждения, что Кравченко был назначен в свое время на высокий пост, эти «документы» не дают.
Мэтр Изар встает и просит две минуты внимания.
— В последний день дебатов, — говорит он, — нам преподносят новые документы. Вы сноситесь с правительством другой страны и можете от него получить все, что хотите от него получить, все, что вы хотите! И это есть лучшее доказательство, что Кравченко говорит правду, потому что ни на какие другие его утверждения вы опровержений не принесли! Вы могли их достать сколько угодно — все советские учреждения открыты вам. Но у вас нет ничего серьезного, что вы можете противопоставить его книге… Кстати, я должен сказать два слова об одном из ваших свидетелей.
Изар вынимает два письма. В свое время коммунистический депутат д'Астье де ля Вижери сказал, что, если бы книга Кравченко появилась в 1944 г. в. Алжире, он бы арестовал его и уверен, что все члены алжирского правительства сделали бы то же самое. Одно письмо, полученное Изаром, подписано Ле Трокером, социалистом и бывшим министром. Он пишет, что никогда бы он Кравченко не арестовал. Второе письмо — Андрэ Филиппа. Этот последний не только пишет, что Кравченко мог бы свободно в Алжире издать свою книгу, но также добавляет, что, если бы д'Астье его арестовал, то был бы немедленно из министерства «выгнан».
— И это не правые, это левые люди пишут!
Вюрмсер: Вы называете социалистов — левыми?
Изар: Нет, я забыл, что по вашей терминологии, это гидры империализма.
Объявляется перерыв.
Демократия — что дышло!
После перерыва появляются три «свидетеля нравственности»: известный писатель Жан Кассу (женатый на сестре Вюрмсера), бывший министр Ив Фарж, ныне близкий к коммунистам, и небезызвестный Пьер Кот, «друг СССР».
Ни одному из них не ставится ни одного вопроса. Мэтры Изар и Гейцман слушают их совершенно равнодушно, адвокаты ответчиков — с подобострастным восторгом. (Ни г-жа Марти, ни г. Жолио-Кюри свидетельствовать не явились).
Кассу, которого Брюгье отрекомендовал не только, как писателя, но и как друга Жана Зея, считает, что Кравченко «служил врагу», «хотел разделить союзников».
Фарж произносит слово во славу «моих дорогих друзей», которые не испугались пойти против пропаганды Геббельса. Он тут же выражает свое мнение о том, как ведется процесс, за которым он следит по газетам.
Пьер Кот был в России несколько раз. Он считает, что 100 процентов населения стоит за власть, что культурный расцвет там — небывалый. Он поехал в Грузию, так как сам из Савойи и хотел взглянуть на страну, схожую с его родиной. Население было счастливо, все было действительно очень похоже на Савойю, только дороги были хуже.
