ленинградских библиофилов 20-х годов и особенно выигрывал на фоне Голлербаха, вне своего дружеского кружка державшегося высокомерно, с подчеркнутым эстетством и «аристократизмом». В ЛОБ Вольценбург выступал с докладами о библиотеке Академии наук (в связи с 200-летием последней), о книговедческой и библиофильской деятельности А. М. Ловягина, А. Д. Торопова и Н. А. Рубакина, об изданиях русских провинциальных художественных музеев за революционное десятилетие, а также знакомил членов общества с новинками библиотековедческой и библиографической литературы, давая живые и содержательные оценки их. Уже в это время Вольценбург работал над трудом всей своей жизни — библиографическим словарем русских художников, к сожалению, так и не опубликованным до сих пор; с присущей ему скромностью и тактичностью, он никогда не говорил об этом предмете публично.
В последние годы существования ЛОБ председателем его был проф. М. Н. Куфаев (1888–1948). Один из крупнейших советских книговедов, недостаточно оцененный при жизни и несправедливо забытый после смерти, историк по образованию и философ по склонностям, человек больших и разнообразных знаний, Куфаев безусловно заслуживает того, чтобы советская книговедческая наука и вообще история советской культуры отдали ему должное. Он родился в слободе Новая Калитва, Острогожского уезда, Воронежской губернии, учился в Петербургском университете, который окончил в 1911 г.; некоторое время работал в Археологическом институте, был секретарем комиссии по библиографии древнерусской книжности Академии наук СССР, действовавшей под руководством акад. Н. К. Никольского, пригласившего его затем в Институт книговедения. В конце 20-х годов Куфаев был представителем Государственной центральной книжной палаты в Ленинграде. Выходившим с 1924 г. ежегодникам Книжной палаты «Книга в 19… году» предпосылались написанные им подробные и очень дельные обзоры, — своеобразная летопись советской культуры в ее книжном отражении за вторую половину 20-х годов.
По сравнению с простым и легко доступным Вольценбургом М. Н. Куфаев был несколько важен и даже торжествен, любил подчеркивать свою академичность. Позднее, в 30—40-е годы, он работал в качестве профессора библиографии в Библиотечном институте им. Н. К. Крупской и, по отзывам сослуживцев, стал милым, приятным товарищем и хорошим педагогом, которого ценили и любили слушатели. Перу Куфаева принадлежит свыше 120 печатных работ по книговедению и истории.
Такие труды Куфаева, как «История русской книги в XIX веке» (Л., 1927), «Книга в процессе общения» (М., 1927), «Пушкин — библиолиофил» (Л., 1929), «Иностранная библиография» (М., 1934), ценны и значительны богатым фактическим материалом и стремлением теоретически осмыслить его. А книга «Библиофилия и библиомания» (Л., 1927), о которой говорилось в главе третьей, до сих пор остается единственной работой подобного рода, изданной в советские годы.
В период председательства О. Э. Вольценбурга и М. Н. Куфаева научная работа ЛОБ приобрела более широкий характер, стали устраиваться выставки и заседания, посвященные юбилеям Пушкина, Л. Толстого, Некрасова, М. Горького, были изданы «Альманах библиофила» (1929) и «Хроника ЛОБ» (1931) и пр.
Кроме трех председателей, примечательными членами совета ЛОБ были Владимир Константинович Охочинский и Владислав Крескентьевич Лукомский.
Первый из них был, кажется, единственным из членов совета, неизменно остававшимся при всех перевыборах. Сын и племянник известных петербургских коллекционеров картин К. В. и П. В. Охочинских, В. К. с детских лет был окружен произведениями искусства и обладал обширными познаниями в этой области. В. К. Охочинский превосходно знал французский язык и несколько раз делал в ЛОБ доклады на темы о библиофилии в иностранной художественной литературе. В его внешности было что-то от военного; он и в самом деле в прошлом был офицером, на единственной имеющейся в нашем распоряжении фотокарточке Охочинский изображен в военной форме.
«Главным зачинщиком по части юмористики, — вспоминал Э. Ф. Голлербах, — обычно бывал неугомонный В. К. Охочинский. Он вносил полемическое оживление даже тогда, когда не требовалось никакой полемики, спорил не на жизнь, а на смерть, готов был порвать с лучшим другом, скажем, из-за композиции титульного листа и через пять минут помириться на компромиссе. Его фигура в гвардейском френче металась в табачном тумане из угла в угол, сигнализируя порывистой жестикуляцией о неведомой опасности и кознях врага. Идею библиофилии он отстаивал с таким же усердием, с каким истреблял наши папиросы».
В 1921–1924 гг. Охочинский был регулярным сотрудником журнала «Среди коллекционеров», и его «Письма из Петрограда», лишенные стройности, фрагментарные, похожие на торопливую запись разных проверенных и непроверенных слухов, являются неоценимым источником материалов для характеристики библиофильской и художественной жизни Петрограда тех лет. В начале 30-х годов Охочинский оказался в Вишере и там работал на комбинате целлюлозно-бумажной промышленности. В 1933 г. в Вишере же он выпустил несколько брошюр — «История убийства Пушкина», «За что мы любим Горького», «Баян революционного пролетариата» (о Демьяне Бедном) и «Наш комбинат». Владислав Крескентьевич Лукомский (1882–1942) больше числился в составе совета ЛОБ, чем работал, и очень редко появлялся на заседаниях, всегда в письменной форме объясняя свое отсутствие состоянием здоровья. Потомок старинного польско-литовского дворянского рода, брат (старший) известного искусствоведа Г. К. Лукомского, В. К. был, пожалуй, после акад. Н. П. Лихачева, самым крупным в России знатоком русской и иностранной геральдики. Перед революцией Лукомский был приватным лектором, а затем профессором геральдики в Археологическом институте, управляющим (директором) Гербового музея, председателем Общества членов Петроградского археологического института. После революции он продолжал работать в Гербовом музее, вошедшем в состав Ленинградского центрального исторического архива. Его библиотека, в основном по вопросам геральдики и генеалогии, славилась своей исключительной полнотой и безупречной сохранностью экземпляров. Это был человек, сдержанный, молчаливый, но всегда приветливый и доброжелательный.
Из его работ, имеющих отношение к библиофильству и собиранию экслибрисов, нам известна только одна — это брошюра «Фальсификат в экслибрисе» (М., 1932), в которой Лукомский выступил против псевдоэкслибрисов.
О видном участнике правления ЛОБ известном искусствоведе Петре Евгеньевиче Корнилове см. ниже стр. 147–148.
Из членов ЛОБ заслуживают упоминания Владимир Александрович Кенигсон, один из последних библиофилов геннадиевского толка, владелец большой, хорошо подобранной библиотеки в основном по библиографии и по «книжным редкостям»; к сожалению, после смерти В. А Кенигсона во время блокады Ленинграда его библиотека распалась, частично перейдя к одному из его родственников, частично поступив на книжно-антикварный рынок. Все экземпляры собрания Кенигсона были снабжены пометами «редка!», «редкость!» и т. д. (всегда по старой орфографии, хотя библиотека его составлялась в основном со второй половины 20-х годов), а также имеющимся в трех вариантах забавным экслибрисом, где изображен сам владелец библиотеки за письменным столом, на фоне своего кабинета. Подробнее я говорю о нем в «Русских книголюбах» (М., 1967).
Среди гостей ЛОБ обращал на себя внимание Яков Максимович Каплан, образованнейший человек, молчаливейший из всех библиофилов Ленинграда, никогда первый не вступавший в разговор, никогда не бравший слова и всегда на любые вопросы дававший сжатые, исчерпывающие ответы. У него была замечательная библиотека французских классиков и романтиков, которых, как говорили знавшие его более или менее близко, он мог декламировать целыми страницами. Бедно и неряшливо одетый, сутуловатый, в старомодном пенсне, он приходил на заседании ЛОБ, садился в конце комнаты и, большей частью не произнося ни слова, прослушивал доклады, сообщения и прения. Умер Я. М. Каплан, кажется, во время блокады Ленинграда.
Заметную роль в деятельности ЛОБ второй половины 20-х годов играл известный дореволюционный антиквар Федор Григорьевич Шилов (1879–1962), в советские годы ставший крупнейшим консультантом научных библиотек и книготоргующих организаций Ленинграда. Когда я в 1928 г. вступил в члены ЛОБ, Шилов еще продолжал вести свой антиквариат. На заседаниях ЛОБ он бывал озлоблен, желчен, нестерпимо придирчив, но, тем не менее, пользовался большим авторитетом при оценке редких изданий. Когда Шилов бывал в прениях особенно резок и зол, О. Э. Вольценбург мягко сдерживал его. Но уже в начале 30-х годов Шилова стали привлекать к работе в научных библиотеках, в гос. книжном фонде и т. д., и он постепенно стал смягчаться, вживаться в советскую жизнь и, наконец, сделался тем милым Федором Григорьевичем, о котором так хорошо написал В. Г. Лидин и юбилей которого тепло и искренне отпраздновала в 1959 г.
