Левиафан

смысле, в котором все реально, если это существо нас съест, мы, безусловно, умрём — в данной Вселенной, или в данной книге. А поскольку это единственная Вселенная, или единственная книга, которую мы знаем, то в нашем понимании мы будем совершенно мертвы.

— Мы в кризисной ситуации, а все, кому не лень, разводят тут философию, — выпалил Диллинджер. — Пришло время действовать!

— Возможно, — задумчиво сказал Хагбард, — все наши проблемы возникают из-за того, что перед лицом кризиса мы действуем, а не философствуем. Джо прав. Мне надо поразмыслить обо всем этом пару часов. Или лет.

Он сел.

А в другом месте на борту «Лейфа Эриксона» мисс Портинари, не ведая о царившем на мостике возбуждении, приняла позу лотоса и послала луч Дили-Ламе, начальнику Эридианского Фронта Освобождения и автору Операции «Мозготрах». Он тотчас же отправил ей обратно своё изображение в виде червяка, с циничной ухмылкой выглядывающего из золотого яблока. — Все кончено, — поведала ему мисс Портинари. — Мы сохранили столько, сколько смогли, но Хагбард до сих пор борется с комплексом вины. Теперь скажи, что мы сделали не так.

— Ты, кажется, злишься?

— Я знаю, теперь окажется, что вы были правы, а мы ошибались. Но я не в состоянии в это поверить. Мы не могли оставаться безучастными зрителями.

— Ты прекрасно понимаешь, что могли, иначе Хагбард не отрёкся бы в твою пользу.

— Да. Мы могли, подобно тебе, праздно наблюдать со стороны. То, что произошло с индейцами (это видел Хагбард), и то, что рассказывали мне родители о Муссолини, наполняло нас страхом. Мы действовали под влиянием страха, а не из совершенной любви, так что с этой точки зрения ты, возможно, прав — а мы, возможно, неправы. Но я все равно в это не верю. Почему ты столько лет обманывал Хагбарда?

— Он сам себя обманывал. Когда он только создавал Легион Динамического Раздора, к его сочувствию уже подмешивалась горечь. Когда я ввёл Хагбарда в AA, то сообщил ему все, что он был готов воспринять. Но гусь должен выбраться из бутылки. Я жду. Таков путь Дао.

— У тебя так много терпения? Ты спокойно наблюдаешь за тем, как люди, подобные Хагбарду, растрачивают свои таланты в усилиях, которые ты считаешь бесполезными, и не вмешиваешься, когда такие твари, как Калиостро, Вейсгаупт и Гитлер, искажают учения, ввергая мир в хаос?

— Я вмешиваюсь… но по-своему. Кто, по-твоему, кормит гуся, пока он не становится достаточно большим, чтобы выбраться из бутылки?

— Мне кажется, ты кормишь данного конкретного гуся какой-то тухлятиной. Почему ты ни разу ему не намекнул о том, что на самом деле произошло в Атлантиде? Почему нужно было ждать, пока Хагбард сам не узнает правду среди руин Пеоса?

— Девочка, мой путь — не единственный. Каждая спица помогает Колесу не развалиться. Я считаю, что все «борцы за свободу» — такие, как Спартак, Джефферсон, Джо Хилл и Хагбард, — только укрепляют противника, давая ему врага, которого нужно бояться. Но я могу и ошибаться. Не исключено, что в один прекрасный день некий активист вроде Хагбарда наглядно продемонстрирует мне ошибочность моих взглядов. Возможно, если бы Хагбард не остановил Зауре, они действительно отклонили бы ось слишком далеко в другую сторону. Возможно, механизм саморегуляции Вселенной, в который я верю безоговорочно, подразумевает создание таких людей, как Хагбард, совершающих глупые и низменные поступки, которых лично я никогда бы не совершал. Кроме того, если бы я остановил Хагбарда, не останавливая при этом Зауре, вот это действительно было бы вмешательством, в худшем смысле сего слова.

— Поэтому у тебя чистые руки, а Хагбард и я заработали себе за последнюю неделю плохую карму?

— Это ведь ваш выбор, не так ли?

Тут мисс Портинари улыбнулась.

— Да. Это наш выбор. И он понесёт свою долю ответственности за него, как мужчина. А я понесу свою долю — как женщина.

— Возможно, ты скоро меня заменишь. Среди массы заблуждений у них была одна хорошая идея: всем старым заговорам нужна молодая кровь.

— Что на самом деле произошло в Атлантиде?

— Промысел Богини, если перефразировать формулировку церковников. Природный катаклизм.

— И какова же была твоя роль?

— Я предупреждал о возможности такого катаклизма. Никто в то время не понимал науку, которой я пользовался; все называли меня колдуном. Однако у меня появилось несколько последователей, и перед землетрясением мы обосновались в Гималаях. Выжившие атланты, которые до трагедии недооценивали роль науки, впоследствии начали её переоценивать. Они захотели, чтобы моя группа, Неразрывный Круг, «стала как боги» и управляла ими. Они называли нас царями. Но мы не хотели участвовать в этой игре, поэтому повсюду разбросали семена разнообразных лживых историй, а сами скрылись. Мой самый одарённый ученик за все время, тот человек, о котором ты слышала, когда ещё училась в женской католической школе, сделал то же самое, когда царём пытались провозгласить его. Он сбежал в пустыню.

— Хагбард всегда считал, что твой отказ предпринимать какие бы то ни было действия связан с чувством вины, которую ты испытываешь по поводу Атлантиды. Какая ужасная ирония: при этом именно так ты все и планировал.

Груад, Дили-Лама, передаёт причудливое изображение самого себя с рогами и ничего не говорит.

— В женской католической школе мне никогда не рассказывали, что Сатана — или Прометей — обладает чувством юмора.

— Они считают, что Вселенная лишена чувства юмора, как и они сами, — прыснул со смеху Груад.

— По-моему, все не столь забавно, как ты думаешь, — ответила мисс Портинари. — Помня о том, что мне рассказывали о Муссолини, Гитлере и Сталине, я бы непременно осуществила вмешательство и выступила против них. И ответила бы за последствия.

— Вы с Хагбардом неисправимы. Вот почему я вас так люблю, — улыбнулся Груад. — Как ты знаешь, я был первым, кто вмешивался. Я говорил учёным и жрецам, что они ни хрена не понимают, и призывал — побуждал! — мужчин, женщин и детей изучать факты и самостоятельно думать. Я пытался нести свет разума. — Он разразился смехом. — Извини. Когда стареешь, ошибки молодости кажутся комичными. Кстати, Лилит Велькор распяли, — тихо добавил он. — Она была идеалисткой, и когда моя группа покинула Атлантиду и отправилась в Гималаи, осталась, чтобы попытаться убедить народ в нашей правоте. Это была довольно мучительная смерть, — фыркнул он.

— Ты старый циничный ублюдок, — сказала мисс Портинари.

— Ага. Циничный, и равнодушный, и к тому же во мне нет ни капли человеческого сострадания. В своё оправдание могу лишь заметить, что я оказался прав.

— Ты всегда прав, я знаю. Но когда-нибудь может оказаться прав один из Хагбардов Челине.

— Да. — Груад умолк и держал паузу так долго, что она стала сомневаться, заговорит ли он вновь. — Или же, — наконец сказал он, — один из Зауре или Роберт Патни Дрейк. Давай заключим пари на деньги.

— Согласна. Я никогда не научусь быть пассивным наблюдателем и посмеиваться в сторонке, как это делаешь ты.

— Научишься, девочка, и Хагбард тоже научится. Я не держал бы вас в Ордене, если бы не был убеждён, что вы в конце концов этому научитесь.

Он отключился. Мисс Портинари оставалась в позе лотоса и продолжала выполнять дыхательные упражнения пранаямы. Она размышляла над идеей Хагбарда о том, что Вселенная, рассматриваемая как процесс повышения энтропии, для создания равновесия в качестве антиэнтропийного фактора непременно должна была породить юного мятежного Груада. В таком случае Хагбард был более искренен по отношению к Груаду, чем сам Груад — по отношению к себе. Это также означало, что Груаду не следовало раскаиваться и становиться старым и циничным; ему следовало оставаться статичным, и пусть жизнь вокруг него всегда течёт, изменяется, развивается и воспроизводится. Подобными бесплодными