Почему так холодно? Вернее, неуютно. Сквозняки вольничали с моим телом, как хотели, забираясь в самые труднодоступные места, обычно прикрытые одеждой.
Упс. А ведь одежды-то на мне и нет. Зато ощущение липкой гадости на коже – есть. Причем даже не липкой, кое-где кожу стянуло, словно… от засохшей крови?
Чьей крови? Неужели этот урод смог выкрасть тела детей?!
Опять захотелось сорваться с места и убежать, куда глаза глядят. Но, поскольку глаза пока не глядели, неуместное желание было бесцеремонно, пинками отправлено в чулан.
Так, спокойнее. Ты справишься, ты сможешь. Помни, от тебя сейчас зависят судьбы дочери и мужа. И шансов безумной старухе в лохмотьях по имени Паника давать не надо.
А уж стыдливо хихикать, прикрываясь ладошками, и вовсе не стоит. Не та ситуация.
Зато попробовать осмотреться – стоит. Да, знаю, глаза бы мои на эту жуть не глядели! Так они и не глядели, сколько можно было. Но больше отлеживаться испачканным поленом нельзя, а то так поленом и останешься.
Едва-едва, самую чуточку, приоткрыла веки. Фу, гадость какая! Да не я, хотя Мисс Секси я себя в данный момент вряд ли назвала бы – вся, с головы до ног, разрисована какими-то закаляками. Кровавыми закаляками. Но мало этого, кровавый, тщательно прорисованный рисунок пачкал пол вокруг какого-то длинного шеста. И там же, вокруг шеста, кружился, завывая и приплясывая, Паскаль Дюбуа. Одетый лишь в грязно-белые полотняные штаны, изукрашенный то ли татуировками, то ли ритуальными рисунками, мерзье являл собой страшноватенькое зрелище. Глаза закатились, явив миру синеватые белки, губы вывернулись, голова запрокинута.
Ага, оказывается, это не маракасы трещат, а странного вида погремушка, которой размахивает колдун. Несколько человек бьют в барабаны, среди них и Франсуа.
Так, а что это такое в другой руке Дюбуа? В одной – трещотка, а в другой? Что-то непонятное, овальной формы, небольшое. Колдун поднял это высоко вверх, затем гортанно выкрикнул длинную непонятную фразу и, все так же приплясывая, подошел ко мне.
И положил мне на живот это «что-то».
Оказавшееся окровавленным человеческим сердцем.
Вот этого вынести я уже не смогла. Меня буквально смело с возвышения, на которое взгромоздили мое многострадальное тело, сердце с отвратительным хлюпом шлепнулось на пол, а я…
Если вы думаете, что, визжа и подвывая от страха, колотилась ошалевшей бабочкой в дверь, так вот нет! Я вообще никогда не верещу и не ношусь, кудахча и роняя перья. И терпеть не могу, когда в фильмах постоянно показывают вечно все портящих истероидных баб. Это, по мнению мужской половины человечества, и есть типично женское поведение в экстремальной ситуации.
Нет, друзья мои, типично женское поведение – действия Рипли, героини Сигурни Уивер в трилогии «Чужие». А описываемое раньше – бабский вариант.
Эх, мне бы огнемет сейчас, хоть самый завалященький, производства Крыжопольской огнеметной фабрики! Или автомат. Пистолет? Нож, в конце концов!
Но под рукой, вернее, на руках только ногти. Зато здоровые, ухоженные, от соленой морской воды приобретшие твердость стали. Их я и пустила в ход.
Я ведь упоминала уже, что я кошка по гороскопу? Так вот сейчас милейший Паскаль убедился в этом на собственной шкуре. Причем в прямом смысле слова, шкуру (в основном на гнусной роже) я мерзье успела попортить вполне достойно, пока оторопевший от непонятного поведения объекта колдун сообразил, что, собственно, происходит.
Вполне вероятно, он просто не мог сразу выйти из ритуального транса, не знаю, но секунд сорок Дюбуа был в полном моем распоряжении.
А потом количество повреждений на моем теле увеличилось где-то на четверть. Или на треть? Не знаю, но было больно. Особенно когда пинают ногами. Хорошо, хоть ноги у мерзье были босые. Зато вонючие.
Судя по его выкрикам, рассвирепел Дюбуа не столько из-за расцарапанной морды, сколько из-за прерванного ритуала. Что-то у него не сложилось с душой жертвы, кажется, она отправилась вовсе не туда, куда направлял ее колдун. И это привело мерзье в бешенство, да так, в бешенстве, и оставило. Наверное, ослепленный яростью Дюбуа забил бы меня насмерть, не помешай ему Франсуа.
Парнишка повис у колдуна на плечах и что-то закричал перекошенному уроду прямо в ухо. Я смогла разобрать только имя моей дочери.
Которое подействовало на Дюбуа, словно шампунь с ментолом. Охлаждающе.
Колдун, тяжело дыша, прекратил меня топтать и, сузив налитые кровью глаза, пару мгновений разглядывал дело ног своих. Затем присел на корточки и, наклонившись над моим лицом, процедил:
– Напрасно ты это сделала, женщина. Барон Суббота и так был недоволен, когда ему не достались обещанные детские души, а теперь из-за тебя ускользнула и эта. Убивать тебя сейчас я не стану, хотя хочется. Но запомни – твоя душа будет отдана Барону Субботе взамен ускользнувшей. И, я думаю, она понравится моему отцу гораздо больше душонки той женщины. Она была слишком слабой, слишком незрелой. А ты – ты сильная, твой дух тверже камня. Мне это нравится, моему отцу – тоже. Но прежде, чем я вырежу твое сердце… Хотя… – Колдун на секунду задумался, затем глаза его запылали мрачным огнем, он поднялся и, усмехнувшись, продолжил: – О да, женщина, я понял, как порадовать Барона Субботу. Жертву ему принесет твоя дочь, она лично вырежет сердце своей матери во время ритуала посвящения. А ты, женщина, к этому моменту тысячу раз пожалеешь, что проявила строптивость, что посмела не подчиниться воле лоа смерти. И если ты надеешься помешать мне, то забудь об этом. Я вернул тебя, что доказывает мое могущество, пытаться противостоять мне – бесполезно. Ты нужна своей дочери, помни об этом. Ради нее я вернул тебя, ничто не должно отвлекать девочку от обучения, а без тебя она чахнет. Теперь я должен предпринять кое-какие меры, чтобы ты больше не мешала, а только помогала.
Отрывистый приказ, и меня снова взгромоздили на покинутое недавно возвышение. Пособники колдуна зафиксировали все мое тело – голову, руки, ноги, я не могла шевельнуться. Подошел Дюбуа с глиняной чашей в руках. В ней тяжело колыхалась какая-то густая жидкость. Опять кровь?!! Да сколько же ее тут!
Колдун погрузил в содержимое чаши палец, что-то пробормотал, закрыв глаза, после чего, капая кровью, нарисовал на моих губах и на лбу какие-то знаки.
– Спи. А когда проснешься, не сможешь больше сказать ни единого слова, не сможешь ни писать, ни читать. Но слышать, понимать и помнить ты будешь все. Спи.
Глава 30
После столь отвратительной колыбельной ожидать легких, приятных сновидений было бы наивно. Но по сравнению с гнилым оскалом реальности любой ночной кошмар автоматически попадал в розовые ряды приятных сновидений.
Но мое подсознание, похоже, решило объявить забастовку – я просто провалилась в бездонную черную яму, сверху захлопнулась крышка, и на этом все. До самого пробуждения. Немедленно квалифицированного мной как ранее не познанное. Просыпалась я в своей бурной жизни по-разному, всякое бывало. Но ТАКОГО еще не случалось. Воистину, нет предела совершенству!
То, что пульсировала болью буквально каждая клеточка тела, – еще полбеды. Даже треть беды. А вот ощущение черной плесени, поразившей часть мозга, – это настоящая беда. Катастрофа.
Захотелось вытащить из кружевного бюстгальтера тончайший батистовый платочек с монограммой, промокнуть хрустальную слезу и разразиться изящной тирадой из арсенала виртуоза этого дела, грузчика Коляныча.
Ладно, обойдемся без платка, тем более что вытаскивать неоткуда – нет кружевного бюстгальтера. Но нервной системе все равно нужна разрядка, да и больно очень.
Но вместо Колянычева лексикона я смогла выдать на-гора лишь неразборчивый клекот. Хорошо, поторопилась, голос спросонья сел, надо откашляться и продолжить.
Не получилось. Нет, откашляться – сколько угодно, хоть наизнанку вывернись, а вот с внятной речью как-то не складывалось. Язык вообразил себя мидией и на все попытки расшевелить его лишь угрюмо сжимался в комок, требуя оставить благовоспитанную мидию в покое.
В общем, я теперь могла общаться разве что с коровами, да и те мычат гораздо понятнее.
