Том 5. Очерки, статьи, речи

Светлой молитвою голос любимый.

Только тот, кто воистину слышит шелест будущей тишины, тихую поступь чуда; кто воистину принял весть благую о не ускользающем, но пребывающем, — только тот бесстрашно отречется от тленного во имя нетления. Ничего уже не жаль — мгновенного, тленного, смертного:

Позади, сквозь сиянье вечернее,
Мне пройденную видно межу.
Всё спокойней и всё легковернее
Я на будущий путь свой гляжу.
Оттого сердцем, жизнию раненным,
Мне умерших мгновений не жаль,
Что в былом, как в стекле затуманенном,
Отразилась грядущая даль.

И рассеивается «страх пред вечностью», разрывается покров «властительной тайны смерти»:

И ясно вижу я в те вещие мгновенья,
Что жизнь ответа ждет — и близится ответ,
Что есть — проклятье, боль, уныние, забвенье,
Разлука страшная, — но смерти нет.

Смерти нет; есть единственно — прекрасное умирание. Но ведь это уже не смерть, не примечтавшийся призрак, но отречение от пустоты мечтаний. Когда умирал Адонис, все знали, что он воскреснет: предчувствовали воплощение, следующее за умиранием, и тонкая, серебристая осенняя радость звенела в хаосе «надгробных рыданий». Это апофеоз мистического реализма и смысл следующих двух строк:

Лишь тебе, рожденной ночью белой,
Умереть с последним днем весны.

Такие слова произносятся теперь только шопотом — для себя и для своих. Но это — огненные глаголы: рожденные некогда «огненной тоской» одиночества, облеченные ныне в белизну и тишину, убеленные инеем, — они прозвучат по всему миру.

Будет день, — и мы громко произнесем Слово; Оно — еще бледная тень, все растущая, принимающая форму белого крыла; заглушённое эхо Всемирного Слова, о котором так просто и внятно, но так таинственно для многих, пророчествовал поэт, родной автору «Инея» по духу и по крови — Владимир Соловьев:

Знаю, — в утро осеннее, бледное,
Знаю, — в зимний закат ледяной
Прозвучит это слово победное
И его повторишь ты за мной!

Апрель или начало мая 1905

Академик А.Н. Веселовский. В.А. Жуковский

Поэзия чувства и «сердечного воображения». С приложением шести фототипий. СПб., 1904

В настоящее время Александр Николаевич Веселовский (род. 1838 г.), как историк литературы, занимает первое место в России. Имя его известно в Западной Европе. В области иностранных литератур особенно замечательны несколько сочинений о Боккачио (перевод «Декамерона» Веселовского появился в 1891— 92 гг.), сочинения о Данте и Петрарке (исследование о последнем печатается теперь в «Научном слове»). На итальянском языке написано им первое большое сочинение (II Paradiso degli Alberti е gli ultimi trecentisti),[141] впоследствии обработанное для магистерской диссертации («Вилла Альберти». Москва, 1870). Существуют и немецкие сочинения Веселовского (многое — в «Archiv fer Slavische Philologie»). — Почти во всех русских университетах есть ученые ученики Веселовского (Жданов, Кирпичников, Батюшков, Дашкевич и др.).

Веселовский имеет значение прежде всего как представитель и родоначальник в России того историко-литературного метода, который теперь распространен почти всюду. Это разветвление историко- сравнительного метода, идущего со времени романтиков (Гердер), имеющего таких представителей, как Лессинг, Вольф (Prolegomena ad Homerum)[142] и Яков Гримм. Разветвление это известно под именем «школы заимствований».

Веселовский — ученик Ф. И. Буслаева, который, в свою очередь, был последователем Якова Гримма и господствовавшей тогда так называемой «мифологической» школы. Она держалась следующего основного положения: в корне всех произведений народной (а отчасти и книжной) литературы — лежит общеарийский религиозный миф; потому сходство преданий у разных народов объяснялось общей доисторической подкладкой. Сам Яков Гримм, обладавший громадной ученостью, не допускал тех крайностей, в какие бросились его ученики, как, например, итальянский историк де Губернатис, а у нас — Афанасьев и др. Впрочем, среди учеников Гримма встречаются такие имена, как Макс Мюллер («солярная» теория) и Кун и Шварц («метеорологисты»). Из русских последователей Гримма замечательнейшим был Буслаев, не дошедший, как и его учитель, до крайних «мифологических» толкований, а в последних трудах примкнувший уже к «теории заимствований».

Эта теория была впервые выставлена в 50-х годах прошлого века геттингенским санскритологом Бенфеем. Она поправляла мифологическую школу, объясняя сходство народных преданий не одной мифической основой, а также внешними заимствованиями.

У нас новая теория, плод разочарования в предыдущих методах, была подхвачена в конце 60-х годов Стасовым, который доказывал, что все русские былины целиком переняты с Востока в искаженном виде. Сочинение Стасова («Происхождение русских былин» — «Вестник Европы», 1868 г.) произвело, впрочем, по выражению одного исследователя, «только впечатление ученого скандала». На действительно научную почву бенфеевская теория была поставлена Веселовским, который выяснил направление своего метода в двух поправляющих одна другую статьях: «О методе и задачах истории литературы, как науки» («Журнал министерства народного просвещения», 1870, № 1) и предисловие книги: «Из истории романов и повестей» (том I, 1886).

Веселовский решительно отверг «мифологическую школу», но и к «теории заимствований» отнесся с