— Это Никлас Бамбеке, — представил его хозяин. — Есть еще Михиел Соттенс, но он домой пошел — ужинать. А вы, верно, подкрепитесь с нами в «Голубке»? Багаж можете оставить здесь.
— Мне он понадобится ночью, — сказал врач, прижимая к себе дорожную сумку, к которой Янс протянул руку. — Я хирург, тут мои инструменты, — пояснил он, чтобы тяжелая сумка не вызвала подозрений.
— Господин хирург обзавелся также пистолетами, — язвительно заметил хозяин лодки, краем глаза указав на металлические рукоятки, оттопыривавшие карманы врача,
— Значит, он человек осторожный, — заметил Никлас Бамбеке, спрыгивая с лодки. — Что ж, и в море рыщут недобрые люди.
Зенон пошел следом за ними по направлению к трактиру. Дойдя до рынка, он свернул за угол, сделав вид, будто ему надо по нужде. Мужчины продолжали свой путь, о чем-то оживленно споря, за ними кругами бежали мальчик с собакой. Зенон обогнул рынок и снова вернулся на берег.
Надвигалась ночь. Шагах в двухстах утопала в песке полуразвалившаяся часовня. Зенон заглянул внутрь. Вода, оставленная последним большим приливом, покрывала пол нефа с изъеденными солью статуями. Приор, без сомнения, предался бы здесь благочестивым размышлениям и молитвам. Зенон устроился у крытого входа, подложив под голову дорожную сумку. Справа виднелись темные очертания лодок и на корме «Четырех ветров» — зажженный фонарь. Путешественник стал размышлять о том, что он станет делать в Англии. Первым долгом надо постараться, чтобы тебя не приняли за папистского шпиона, прикидывающегося беженцем. Он представил себе, как будет бродить по улицам Лондона в поисках места корабельного хирурга или должности при каком-нибудь враче вроде той, что он занимал при Яне Мейерсе. По-английски он не говорит, но выучить язык не составит труда, и к тому же с латынью нигде не пропадешь. Если повезет, можно поступить на службу к какому-нибудь вельможе, который ищет снадобий для возбуждения любовного пыла или лекарства от подагры. Он привык к тому, что ему сулят щедрое жалованье, а потом не платят ни гроша, привык сидеть за столом то на почетном, то на самом последнем месте, смотря по тому, с какой ноги встал нынче милорд или его высочество, привык препираться с местными невежественными лекарями, встречающими в штыки чужеземца шарлатана. В Инсбруке ли, в других ли местах он все это уже повидал. Надо также не забывать с отвращением говорить о папе, как здесь говорят о Жане Кальвине, и насмехаться над королем Филиппом, как во Фландрии насмехаются над королевой английской.
Раскачиваясь в руке идущего человека, приближался фонарь с «Четырех ветров». Лысый хозяин лодки остановился перед Зеноном — тот приподнялся на локте.
— Я видел, сударь, как вы расположились у входа. До моего дома отсюда рукой подать, если ваша милость опасается вечерней росы...
— Мне хорошо и здесь, — сказал Зенон.
— Не сочтите за любопытство, ваша милость, но дозвольте спросить, сколько они просят, чтобы доставить вас в Англию?
— Вы и сами должны знать здешние цены.
— Я не осуждаю их, ваша милость. Сезон у нас короткий. Да будет вашей милости известно, после Всех Святых не всегда удается поднять паруса... Так ведь если бы они по-честному... Неужто вы думаете, что за эту цену они доставят вас в Ярмут? Нет, сударь, они передадут вас в море тамошним рыбакам, и вам снова придется выложить денежки.
— Что ж, этот способ не хуже всякого другого, — рассеянно заметил путешественник.
— А вы не подумали, сударь, что человеку в годах опасно пускаться в путь одному с тремя молодцами? Ударить веслом дело недолгое. Продадут одежду англичанам — и концы в воду.
— Вы что ж, предлагаете перевезти меня в Англию на своей лодке?
— Нет, сударь, «Четырем ветрам» туда не доплыть. Моей лодчонке и до Фрисландии далеко. Но если вы желаете переменить климат, вам, сударь, надо бы знать, что Зеландия вроде как бы уплывает из королевских рук. Там кишмя кишат гёзы, с тех нор как господин граф Нассауский сам прислал туда капитана Соннуа... Я знаю, какие фермы снабжают капитана Соннуа и господина Долхайна продовольствием и оружием... Чем ваша милость изволит заниматься?
— Пользую себе подобных, — ответил врач.
— Вашей милости на фрегатах этих господ не раз представится случай полечить раны — и рубленые, и колотые. Если дождаться попутного ветра, через несколько часов вы будете на месте. Сняться с якоря можно еще до полуночи. У «Четырех ветров» осадка неглубокая.
— А как вы минуете дозор у Слёйса?
— Так ведь свет не без добрых людей, сударь. У меня там друзья. Только вашей милости лучше бы сменить дорогое платье на одежду простого матроса... Если кто поднимется на борт...
— Вы еще не назначили цену.
— Пятнадцать дукатов не дорого для вашей милости?
— Нет, цена подходящая. А вы уверены, что не угодите в Вилворде?
Лицо лысого человечка исказила злобная гримаса:
— Проклятый кальвинист! Святотатец! Это на меня в «Голубке» наклепали?
— Я повторяю то, что слышал, — коротко ответил Зенон. Человечек, бранясь, пошел прочь. Шагах в десяти он обернулся, качнув фонарем. Свирепое выражение снова сменилось угодливым.
— Я вижу, до вашей милости дошли разные слухи, — медоточиво сказал он, — да только не всякому слуху верь. Ваша милость простит мне, я погорячился, но ведь не моя вина, что схватили господина Баттенбурга. И лоцман-то был не здешний... Да и разве можно сравнить барыш — господин Баттенбург был жирный кус. А вы, сударь, у меня на борту будете, как у Христа за пазухой...
— Хватит, я понял, — сказал Зенон. — Ваша лодка может отчалить в полночь, переодеться я могу в вашем доме, который неподалеку, и цена ваша — пятнадцать дукатов. А теперь оставьте меня в покое.
Но лысый человечек был не из тех, от кого легко отделаться. Он отстал от Зенона только после того, как заверил его милость, что, если тот очень устал, он может за недорогую цену отдохнуть у него в доме и отчалить только завтра ночью. Капитан Мило мешать не станет — не женат же он на Янсе Брёйни. Оставшись в одиночестве, Зенон подивился тому, что, заболей эти прохвосты, — он стал бы их усердно лечить, хотя здоровых охотно бы прикончил. Когда фонарь был водворен на палубу «Четырех ветров», Зенон встал. В темноте никто не мог бы увидеть, что он делает. Взяв под мышку дорожную сумку, он неторопливо прошел с четверть лье в сторону Вендёйне. Без сомнения, повсюду его ждет одно и то же. Трудно решить, кто из этих двоих шутов лжет, хотя, может случиться, оба говорят правду. А может, оба лгут просто из-за жалкой конкуренции. Дело не стоит того, чтобы в нем разбираться.
Дюна заслоняла от него огни Хейста, который меж тем был совсем близко, Он выбрал защищенную от ветра ложбину, куда не достигал прилив, граница которого угадывалась в темноте по сырому песку. Ночь была теплая. Утро вечера мудренее — он успеет принять решение. Зенон укрылся плащом. Туман скрадывал звезды, кроме Беги, стоящей почти в зените. Море вело свой неумолчный разговор. Он заснул без сновидений.
Холод разбудил его еще до рассвета. Небо и дюны были окутаны бледной дымкой. Прилив подступал почти к самым его ногам. Его пробирала дрожь, но холод уже сулил погожий летний день. Осторожно потирая свои затекшие за ночь ноги, он глядел, как бесформенное море рождает быстро исчезающие волны. Гул, звучащий от сотворения мира, все не утихал. Он пропустил между пальцами пригоршню песка. Calculus[37]. Этим струением атомов начинаются и кончаются все размышления над числами. Чтобы обратить скалы в эти песчинки, понадобилось веков больше, чем содержится дней в библейских сказаниях. Еще в юные годы чтение философов древности научило его свысока смотреть на жалкие шесть тысяч лет — все, что евреи и христиане признают из почтенной древности мира, которую они измеряют короткой человеческой памятью. Дранутрские крестьяне когда-то показывали ему в торфяниках гигантские стволы деревьев, воображая, что их прибило сюда во время всемирного потопа, но история знала не только то нашествие воды, которое связывают с именем патриарха, любившего выпить, точно так же, как разрушительное действие огня проявило себя не только во время нелепой гибели Содома, Дараци говорил о мириадах веков, которые составляют лишь краткий миг бесконечного дыхания. Зенон подсчитал, что, если он доживет до двадцать четвертого февраля будущего года, ему исполнится пятьдесят девять лет. Всего
