пустым бахвальством – наверняка после последнего обеда случилось что-то такое, о чём барону не донесли его осведомители.
– За государя и державу! – За первым тостом, сигналом к началу беспощадного разрушения изысканной сервировки стола, последовал торжественный вой флейт и грохот отодвигаемых стульев – по правилам, заведённым ещё при Доргоне III лет триста назад, первый кубок золотого мелонского вина следовало пить стоя.
– Эй! Ты… Как тебя там… – Осушив в три глотка свой кубок, император беспорядочно замахал руками, глядя на противоположный конец стола, где сиротливо приткнулись юные отпрыски благородных семейств, получивших приглашения по протекции влиятельных родственников. – Эй! Иероним! – Теперь государь, навалившись на плечо лорда-канцлера, обращался к барону. – Ты это… Племянника своего сюда давай. Я с ним говорить желаю…
– Рад услужить, мой император. – Барон не спеша поднялся и двинулся вдоль стола. Две сотни шагов оставляли время, чтобы сообразить, что могло означать внезапное желание самодержца. Такие приглашения прямо во время обеда делались крайне редко, и у них могло быть только две цели: первая – публично наказать, подвергнуть опале, отправить в ссылку или на виселицу, вторая – осыпать милостями за какие-то особые заслуги. Но разоблачение Раима ди Драя как жулика и шарлатана не могло считаться выдающимся подвигом, к тому же император предпочитал награждать доносчиков безо всякой торжественности и только через легатов Канцелярии Хранителей Престола… Значит, скорее всего малец будет наказан. Видимо, мона Кулина сумела так досадить государю, что он решил покарать и последнего доносчика, который воспользовался её посредничеством. Это утешает. Только бы государь не вспомнил, кто его в своё время познакомил с моной Кулиной… Впрочем, это вряд ли – он тогда был уже не слишком трезв, и при сём присутствовало немало знатных господ, от распорядителя императорских конюшен до лорда- канцлера.
– Вставай, дорогой племянник, – ласково сообщил барон Хенрику, мимоходом заметив, что его кубок, который следовало после первого тоста осушить в обязательном порядке, был полон почти на две трети. – Пойдём-ка со мной.
– Куда?
– Император зовёт. Чую, достанется тебе на орехи…
– Ну, это мы ещё посмотрим, кому чего достанется. – Хенрик встал, отпихнув ногой стул. Всем своим видом он показывал, что не ждёт никаких неприятностей. – Кстати, как уж называется твоя должность при дворе? Я что-то запамятовал.
– Не паясничай.
– Не слишком хлопотно?
– Хочешь попробовать?
– А почему бы и нет…
– Скоро поймёшь – почему…
– Это угроза?
– Нет – просто трогательная забота о бедном родственнике.
Хенрик молча улыбнулся в ответ. Со стороны казалось, дядя и племянник заняты приятной беседой, направляясь к императору, который уже схватился за второй кубок, в котором плескалось уже не лёгкое мелонское, а густое бреттское вино цвета тёмного янтаря.
Государь что-то шепнул распорядителю трапезы, который на протяжении всего обеда должен был стоять за его спиной, и тот, глянув, у всех ли налито, выкрикнул второй тост:
– За верных слуг короны, за славный род ди Осторов!
Такое продолжение было неожиданно для всех – обычно второй тост был за славных предков государя и продолжение рода Доргонов во веки вечные. Очередь «верных слуг» наступала только в самом разгаре празднества, когда уже всем было безразлично, за что пить.
Перед ди Осторами немедленно возник слуга с двумя кубками на подносе. Барон понадеялся на то, что Хенрик и на сей раз только пригубит вино, это сразу же вызовет крайнее недовольство императора и одним махом перечеркнёт неведомые заслуги юного выскочки. Но племянник, поймав на себе слегка замутнённый взгляд справедливого Лайи Доргона, влил в себя всё без остатка, причём даже кадык на его тонкой шее не колыхался от глотательных движений – вино как будто само находило себе дорогу.
«Может, захлебнётся…» – успел подумать барон, но надежды его не оправдались.
– Узнаю повадки! – одобрил император Остора-младшего. – Садись-ка. – Он хлопнул ладонью по мягкому бархатному сиденью стула, предназначавшегося для моны Кулины, и по рядам пирующих прокатился удивлённый ропот. – Значит, говоришь, что ты превзошёл в магической силе этого поганца Раима Драя?
Все притихли, даже те, кто в этот момент жевал, замерли с кусками во рту, прислушиваясь к словам императора.
– Я лишь прикоснулся к тайнам магии, мой государь, – скромно ответил Хенрик. – Но ведь Раим без альвийских штучек вообще ничего не мог. Его нетрудно было превзойти.
– А ну-ка, изобрази нам чего-нибудь.
Барон, продолжавший стоять рядом с распорядителем трапезы, тихо порадовался – мальчишка наверняка осрамится: едва ли он мог чему-нибудь научиться у мага-шарлатана.
Но Хенрик нисколько не смутился, он запрокинул голову, прикрыл глаза, а из его гортани вырвались отрывистые хрипы. Со стороны могло показаться, что ему вдруг стало дурно. Хрипы превратились в трель сверчков, а её сменило завывание ветра. Лицо мальчишки порозовело, он поднял ладонь с растопыренными пальцами и сжал её в кулак. А когда пальцы вновь раздвинулись, на ладони обнаружилось бледное серебристое свечение, которое на глазах у всех превратилось в небольшой серебряный кубок.
– Вот, мой государь, – произнёс он, едва шевеля губами. – Это вам… В этом кубке может быть только вино… Только чистое вино или чистая вода… Если кто-то посмеет подлить в него яд или иное подлое снадобье, вино сразу же закипит и выплеснется… Никто не смеет навязывать государю чужую волю. Власть императора – высшая, самая грозная магия…
Лайя Доргон осторожно взял кубок и подставил его виночерпию – через мгновение он был полон.
– Значит, говоришь, закипит… – Государь с подозрением посмотрел на Хенрик и обратился ко всем сидящим за столом: – Эй, у кого с собой яд есть? – Ответом было испуганное молчание. – Ну и ладно. – Он повернул большой рубин на одном из своих перстней и тряхнул им над кубком.
– Осторожно, мой государь! – успел крикнуть Хенрик и резко наклонился вправо, прикрывая императора.
Вино в кубке сначала лениво фыркнуло, а потом стремительно поднялось вверх высоким пенным столбом, разливаясь на скатерть и бросая брызги на новенький серый камзол Хенрика. На ткани остались мгновенно подсохшие мелкие рыжие пятна.
– О как! – воскликнул император, когда суматоха улеглась, а лакеи торопливо поменяли посуду и скатерть, от которой отваливались превратившиеся в труху ошмётки ткани. – Вот теперь вижу: маг ты толковый… Полезный ты маг. Эй, барон, – обратился он к Иерониму. – Будем племянника твоего награждать. Угодил.
– Я ведь не ради наград… – поспешил заявить Хенрик.
– Ты не скромничай! – Император похлопал его по плечу, но тут же отдёрнул руку, заметив, что на месте пятен возникают дырки, сквозь которые виднеется нательное бельё. – Ты проси чего хочешь, а я уж если смогу, то всегда пожалуйста…
– Я хотел бы служить Вашему Величеству…
Случилось то, чего барон и опасался. Желание «служить Вашему Величеству» означало желание служить при дворе, причём о мелкой должности здесь речь идти не могла. Не зря, значит, мелкий паршивец интересовался, не слишком ли хлопотно быть сокольничим – на место родного дяди метит, гадёныш!
– Мой государь, – вмешался в разговор Иероним. – Я полагаю, что мой племянник достоин высокой награды, и только его природная скромность не позволяет ему просить то, чего он действительно заслужил.
– Вот ты и попроси за него. У тебя-то нет никакой природной скромности. Так ведь?
– Воистину, ваша проницательность не знает границ.
