— Он же гражданин Канады, и компания его находится в Ванкувере.
— Знаете, Женя, ничего, что я обращаюсь столь фамильярно к такому высокопоставленному лицу? Смеюсь, конечно. Это только когда мы вдвоем. На людях я готов умереть за компанию и вас с криком «За президента!». А насчет Силиконовой долины, я, конечно, слышал о ней еще мальчишкой в школе. И представлял ее в виде целой страны с замками, в которых сидят правители: Билл Гейтс, Стив Джоббс и другие рыцари круглого стола. Ну, не в рыцарских доспехах, конечно, и без копий в руках. А оказалось, что нет никакой такой страны или даже долины не существует. Это ведь чисто условное название ряда городков в районе Сан-Франциско в Калифорнии, Пало-Альто и других, где начали селиться и работать выпускники и преподаватели Стэнфордского университета, которые избрали своей специальностью электронику. Мне поездку туда устроил паренек, который учился у нас в Физтехе и который, наверное, что-то слышал обо мне и решил выслужиться перед своим начальством — он работал тогда в компании АМД — и уговорил их пригласить сопляка из Москвы, предложить ему стипендию до конца учебы в две тысячи долларов в месяц при условии, что после получения диплома он должен перебраться к ним. Что такое для них каких-нибудь двадцать пять тысяч в год, если средняя зарплата в этой долине сто сорок пять тысяч в год, то есть двенадцать тысяч долларов в месяц. Это, кстати, для нас такие невероятные деньги, а для американцев просто довольно приличная зарплата, поскольку и налоги там совсем другие, и за дом выплачивай, за машину, медицинскую страховку и так далее. И без услуг юриста ничего сделать нельзя, впечатление такое, что даже повернуться нельзя без составления договора. А когда россиянин видит присланный юристами почасовой счет — они считают по количеству часов, затраченных ими, иди, проверь, — он тут же в обморок падает.
А для московского студента, пускающего слюни при виде Макдональдса, поскольку при его доходах и какой-нибудь бигмак — это лукуллов пир, для него две тысячи долларов в месяц, шестьдесят тысяч рублей — это вообще заоблачные снежные вершины благосостояния. Финансовый Эверест.
Я когда летел в США, то понимал, конечно, что в Сан-Франциско торжественный караул для встречи самого господина Свирского не построят, оркестра не будет, фотографировать и вручать цветы в аэропорту не станут, но когда я увидел, что никто меня особенно и не ждал, потому что никто меня там не знает, я и подумал: а для чего, собственно, попу гармонь? Особенно для некрещеного и не умеющего играть на гармони. Я, конечно, о себе. Оказаться среди тысяч таких же амбициозных индусов, а их там, между прочим, может, больше всех, среди китайцев, русских и бог знает кого еще, не говоря уж о самих американцах, и начать карабкаться вверх, как муравей по сухой веточке, под косыми взглядами конкурентов… Зачем, когда мне и дома хорошо, где для кого-то я даже Вундеркинд и, самое главное, где живут мои родители, которых бросать мне никак не хотелось, а они, в свою очередь, в Америку не рвались и по возрасту — все-таки уже не дети — и с английским у них не очень… Вот я и решил: останусь-ка я лучше дома. А тут как раз и судьба подоспела в лице бедного Петра Григорьевича… Жаль его, изумительный мужик, лучшего хозяина и во сне себе не вымечтаешь… Хотя сама эта Силиконовая, она же Кремниевая долина произвела на меня сильное впечатление.
— Чем же?
— Не знаю уж почему, не из-за почвы же в штате Калифорния, но буквально бьют там из-под земли фонтаны творческой мысли и энергии. Не случайно ведь процентов девяносто, если не больше, всех открытий, изобретений и разработок в области информационных технологий делается именно в Америке. Это ведь один наш сатирик любит потешаться над тупыми «америкосами», как он их называет. Но почему-то полмира стоит в очередях за рабочими визами, чтобы оказаться среди тупых американцев и никто почему-то пока не рвется к нам. Так что туп-то на самом деле наш славный сатирик. Хотя, пожалуй, и не так уж и туп: при всем своем пылком патриотизме живет он почему-то в соседнем прибалтийском государстве, которое еще двадцать лет назад было частью СССР. Ну, да бог с ним…
— Да не порть ты себе аппетита этим дурачком. Как тебе этот ресторанчик?
— Ми пьяче. По-моему, это ведь по-итальянски значит «мне нравится». Спасибо.
— Не за что. Подумай о всей этой затее с полиграфом. Может, что-нибудь еще более интересное придумаешь. Можешь оставаться, выпей кофе. Если захочешь. Рекомендую капуччино, они его здесь отменно варят, а я помчался. Еще полно дел сегодня. И как, интересно, другие президенты управляются, например, президент Медведев. Тем более, хозяйство у него чуть побольше нашего «РуссИТ». Ну, Вундеркинд, пока. На тебя вся надежда.
Яша медленно пил капуччино и думал вовсе не о плане, предложенном Евгением Викторовичем, он-то как раз был вполне понятен, а о странном каком-то своем ощущении, которое возникло при разговоре с новым президентом компании. Да нет, думал он, всё, что он говорил, вполне разумно и никаких вопросов не вызывало и вызвать не могло. И всё же, всё же… Что-то ведь зацепило его внимание. Как какой-нибудь ястреб кружит над землей, выглядывая себе цель для броска вниз, так и он всё перебирал и перебирал детали разговора с Женей, высматривая, что могло привлечь его внимание. Ястреб, ничего себе сравненьице ты себе подобрал, Яшенька. Тоже мне ястреб… И тем не менее… Ястреб или курица — это уже потом видно будет. Итак, начнем с первой странности: Женя уверял, что тут в ресторане все его прекрасно знают. Оказалось, никто его ни по имени, ни в лицо не знает. Это он точно видел. На хвастуна Женя никогда не походил, да и глупо хвастаться вещами, которые тут же легко могут быть опровергнуты. В высшей степени ничтожная и вместе с тем значительная деталька паззла, который он пытался составить в цельную картинку. И в которой не было бы царапающих внимание противоречий.
Но это было еще не всё, продолжал он свой медленный, но дотошный анализ. Новый президент спросил его, не перешел ли он в ислам. Это ведь Петр Григорьевич шутливо предлагал ему перейти в ислам, когда он сказал, что не может остановить свой выбор на одной девушке из тех, за кем ухаживал. Привирал он, конечно, Петру Григорьевичу. Шутливо, но привирал. Никакой девичьей очереди перед ним не выстраивалось. Но дело не в этом. Странно было, что тяжело больной человек, знающий, что время его отмерено, станет вдруг говорить преемнику, которого он решил поставить после себя во главе компании, такой вздор. Яшин мозг, всегда охотно подсовывающий ему наглядные картинки, тут же нарисовал сцену, в которой Петр Григорьевич, с трудом подавляя стон, наклоняется к главному аналитику и говорит: «И главное, Евгений Викторович, не забудьте узнать, не перешел ли наш Вундеркинд в ислам. Это очень и очень важно для компании…»
Ну никак нельзя было представить себе такой картины. Никак. Не получалось. Пустяк? Конечно, пустяк. Как ученый, пусть еще молодой и сопливый, но все-таки ученый, он знал, что все открытия делаются тогда, когда какой-то пустяк вдруг нарушает строгую картину гармоничного мира. С пустяков всё и начинается. И масштаб ученого в сущности и определяется тем, насколько ясно он видит несовершенство предлагаемой картинки и насколько точно определяет, что и где нарушает гармонию.
Но и это было еще не всё. Главное, пожалуй, было в том, как быстро и разительно изменился Женечка. Да, конечно, должность меняет человека, но не в одночасье же и не так радикально. Только что был этот парень из Томска таким… как бы поточнее выразиться… услужливым мягким человеком, похожим на большого щенка, который так и норовит лечь на спину, чтобы продемонстрировать свою услужливость. И вдруг стал пусть и вежливым и улыбчивым, но, безусловно, жестким человеком, никак на щенка не похожим. Гм… И вообще, если бы закрыть глаза и не видеть Евгения Викторовича, можно было бы подумать, что перед ним Петр Григорьевич, только говорящий голосом Жени. Чушь какая…
Ну, большого открытия на Женечке не сделаешь, на Нобеля явно не потянет, но паззл всё равно должен быть сложен так, чтобы все детали были на своих местах. Непонятно, непонятно… Что ж, надо думать.
Он вышел из ресторана. Андрей открыл ему дверцу:
— Куда, Яков Борисович?
— В лабораторию.
— Едем. Тут, между прочим, кто-то уж очень пристально нашу «теану» разглядывал.
— А кто это?
— Понятия не имею. Нет, он не подходил, ничего не спрашивал, даже делал вид, что наша машина его совершенно не интересует, но я-то видел, как он присматривался и к самой машине и к номерам. Ну, я понимаю, если б ездили мы на каком-нибудь болиде Формулы Один, а таких «ниссанов», как наш, теперь в Москве хватает, так что явно у него какой-то другой интерес был.
