– Ну, если ты решил шутки со мной шутить...
Парис оборвал Брансона бойкой жестикуляцией:
– Брось, брось. Ты знаешь Яна Джермана?
– Певец, что ли. Говном захлебнулся в Лос-Анджелесе или что-то типа того.
– Ага.
Брансону стало противно:
– Сраный Лос-Анджелес.
– У меня есть его запись.
– Его за...
– Его последняя музыка. Она у меня.
Из казино донеслись громкие свистки и позвякиванье. Кто-то зашиб джек-пот в автомате и радостно заулюлюкал. Брансон даже не обернулся. Он знал, что это дешевый автомат и волноваться не стоит. Во всем городе не нашлось бы игрального автомата, способного облегчить жизнь, изменить участь или поправить дела игрока из 'Юнион плаза'. В лучшем случае – чуть приостановить кровотечение.
– Не гонишь? – спросил у Париса Брансон.
– Не гоню, – ответил Парис. – Это сейчас самая раскрученная музыка, и он откинулся, понимаешь, загнулся, а то, что от него осталось, – у нас в руках. Переписать. Продать. Что угодно. Деньги сами просятся в руки. Сами.
– И сколько мне будут стоить эти деньги?
– Десять тысяч.
Брансон посмотрел на Париса пустыми глазами.
Парис вспомнил, как он выбивал миллион долларов из Чэда Бейлиса. Какие дикие фантазии нахлынули на него тогда! Деньги оказались шоколадными. Они растаяли, прежде чем он успел положить их себе в карман. Миллион долларов...
– Три тысячи, – сказал Парис в ответ на взгляд Брансона.
– Не умеешь ты разводить людей на деньги. Я слушаю запись и, если она подлинная, даю тебе пятеру.
– Пятеру. Это хорошо. Это нормально. Спасибо, друг. Я...
Брансон поднял вверх палец, и Парис замолчал.
– Ну, ну. В этой музыке целое состояние, а ты мне отдаешь ее всего за пять штук? А еще чего надо?
– Больше ничего. Хватит.
Парис опять ощутил на себе орлиный взгляд Брансона. Брансон в этом деле был мастер. Бросая орлиные взгляды, он метал карты на зеленое сукно по восемь часов в день. Пять дней в неделю. На протяжении семнадцати лет. Да, Брансон умел смотреть свысока. Ответ Париса был краток:
– Мне нужны деньги. Я хочу свалить, и мне нужны деньги на дорогу. Сказке конец, приятель. Сказке конец.
Голос Париса звучал просительно. Сказке еще не конец. Брансон понимал это. Было что-то еще, но Брансон не наседал.
– У тебя кассета с собой? – спросил он.
– В гостинице оставил. Могу принести через полчаса.
– Деньги будут через пятнадцать минут. Я тебя жду.
– Я мигом.
Парис встал, собрался уходить. Но не успел сделать и шагу.
Из зала, где полным ходом шло представление, вышли танцовщицы: мастерства на три с плюсом, зато внешние данные – первый сорт. Их была целая команда, но Парис обратил внимание только на одну. На ту, чьи ноги с тугими ляжками вырастали из насколько короткой, настолько же узкой юбки. На ту, чей лифчик прикрывал так мало, что вообще был необязателен, а прикрывал он не что иное, как пару великолепных грудей. На ту, у которой были золотисто-каштановые волосы и голубые, пронзительные, как рентгеновский луч, глаза; на ту, которая сводила мужчин с ума без всяких усилий.
Откуда-то издалека, похоже, с противоположного берега Атлантики, донесся голос Брансона:
– Да, братишка, я понимаю. Каждый день на это дерьмо смотрю, а ничего не меняется. Как будто идешь ко дну и тебе все равно. Летишь вниз головой в огонь, набирая скорость. Она сколочена, как хороший 'фолькс', такой позволишь топтать себя сколько влезет, будешь терпеть и улыбаться. От одного взгляда на это весь мир летит в тартарары, и ты не проявишь мудрость, даже не попытаешься... Да, я понимаю. Понимаю. И представляешь, какая трагедия: такая девчонка, а предпочитает черных.
Парис едва почувствовал, что Брансон дважды хлопнул его рукой по плечу, а потом сказал: 'Жду тебя с деньгами'.
Париса как будто поймали лучом истребителя из 'Звездного пути', он почувствовал, как его тянет к женщине с каштановыми волосами. Каштановые волосы, очень клевая грудь.
Парис всегда западал на клевую грудь.
