Держись, Танюха…
— Все, дорогие, я пошел знакомиться с людьми, решайте сами, кто куда едет, кто где живет… Устраивайтесь. Я на связи. В десять завтрак в столовой. Я уже кушал, но приду вас навестить. Занятия в одиннадцать.
— Я позвоню, — кинула Таня мне в след. Не оборачиваясь, я махнул рукой — понял, жду.
За сорок минут я успел познакомиться со всеми делегатами, успел забыть их имена, кокетничал с молодыми девчонками, они кокетничали со мной, поучаствовал в расселении двух львовянок, симпатичных и болтливых, позвонил Таньке, но она от моих услуг помощника отказалась, побеседовал с пожилым главредом заштатной колхозной газеты, приехавшим из Сумской области. Он, непонятным образом, был обо мне наслышан и пытался выяснить мое мнение по поводу роли молодого поколения в общественно- политической жизни страны. Я нес совершеннейшую чушь, почерпнутую из партийных методичек и, даже, не краснел. Главред остался очень доволен разговором. Он долго тряс мою руку, благодаря за твердую позицию и ясность мысли. Позже я узнал, что одним из авторов этих методичек был он сам.
Занятия начались бурно, столичные организаторы с первых минут взяли нас в оборот, не давали ни одной свободной минуты, суета, смена декораций, мелькали плакаты и графики, лекторы сменяли друг друга, выскакивали, как черти из табакерок, маялись возле трибун, трудно было запомнить их лица, невозможно переварить их торопливые речи. В аудиториях постоянно жались в углах неприметные людишки — представители партии, контролирующие процесс обучения, для них и была создана вся эта деловая суматоха — партия платила деньги и, партия должна быть уверенна, что не зря.
На второй день я совершенно забыл цель своего пребывания в столице — лекции, семинары, практические занятия совершенно не соответствовали ни общей тематике курса, ни тому, что было задекларировано в программке и плане, ничего не происходило вовремя, только перерывы на кофе. Сплошная околополитическая каша, винегрет из лозунгов, столичных сплетен, громких имен и газетных цитат. Очень все это походило на алкогольные былины нашего штабного политтехнолога Кравченко. Только дороже, чуть-чуть смелее, красочнее и циничнее. Запомнился мне один известный оранжевогалстучный журналист, который вещал о методах создания новостных сюжетов и «информационных волн», говорил он уверенно — «окей», «месседж», «симпатики», и о сужении и расширении восприятия… Я не выдержал и поинтересовался, как он, человек, который всю революцию с экрана телевизора рассказывал мне, какое я говно, теперь учит это говно своему мастерству? Я и не надеялся, что он покраснеет, или дрогнет рука, или голос сорвется. Я думал, что он начнет врать про приоритеты, переосмысливание или смену ориентиров. Ничего подобного! Не меняя интонации, улыбаясь открыто и понимающе, добродушно, немного печально, но уверенно, словно доктор, разговаривающий с тихим пациентом, безусловно, душевнобольным, однако, не опасным для общества, он объяснил, что «ничего личного», у него был бизнес план. И он его осуществил. Был заштатным голодным журналистом, а стал заместителем директора телерадиокомпании. Он продает свои знания и таланты. Сегодня платят одни, вчера платили другие. А что касается убежденности и искренности, то на эти качества установлен отдельный тариф. Тысяча едких фраз уже рвались из меня, притихшие слушатели ждали развития возможного конфликта, проснулись, потирали тихо руки под столами, но, я вспомнил о своем личном Плане и, осекся. У него есть План. У меня есть План. Ничего личного, чистый бизнес. Но, мой план более мерзкий — я придумал его не подстегиваемый голодом, и не в жуткой безнадеге. А чисто из спортивного интереса, от скуки я решил попользоваться человеческими слабостями и управляемостью, естествоиспытатель, бля! Осекся я, и пожелал ему успехов в жизни, сорвавшись, однако, на иронический тон.
— Спасибо. Думаю, что вас ждет не менее успешное будущее. Вы умеете обратить на себя внимание. И главное, не стесняетесь это делать, — журналист доброжелательно посмотрел на меня и продолжил семинар.
И опять потянулись скучные занятия, перемежающиеся кофе-брейками и обедами. На меня, периодически, накатывало депрессивное желание дезертировать, но контролеры, ведущие учет посещаемости, незримое присутствие Шефа (он звонил каждый день и требовал детального отчета) и грудь Таньки, которая сидела рядом, удерживали меня от побега.
Нина Сергеевна и Екатерина Васильевна не появлялись, я практически забыл об их существовании. Мы договорились встретиться на перроне в день отъезда, за час до отправления поезда. Меня это вполне устраивало — теперь у меня в штабе были должники, которые прикроют в случае необходимости.
Танька сдружилась с Марьяной, чернявой и стройной девушкой из Хмельницкого, болтливой и симпатичной, теперь они вдвоем таскали меня за собой пить кофе, курить, обедать, гулять по вечернему городу. Я с легкостью тратил деньги Шефа на их развлечения и раздумывал над тем, как они меня поделили, я был заинтригован, ждал развязки, знал, что бесконечно это дружеское бесполое общение продолжаться не может. Но, ничего не происходило, Марьяна строила глазки, однако, это могло ничего не означать, кроме врожденного женского кокетства. Танька сбросила маску снежной королевы, хохотала, шутила, рассказывала анекдоты, от которых покраснели бы гинеколог и патологоанатом и… Все. И все. Ни каких намеков на личную заинтересованность, только дружеское расположение. Мало того, они с Марьяной стали обсуждать в моем присутствии своих мужей, свои свадьбы, мужей своих подруг и их свадьбы. В конце концов, мне стало казаться, что я сам — их подружка, а не тридцатипятилетний мужик, желающим переспать хотя бы с одной из них. Я приуныл, время шло быстро, деньги кончались, а до отъезда оставалось два дня.
— Поехали сегодня вечером по центру погуляем. В кафешке посидим, вина выпьем, — предложила Таня, когда мы сидели в перерыве между лекциями на веранде, где расположились несколько пластиковых столиков с зонтами и, курили.
— Поехали, — согласился я без особого энтузиазма.
— И Марьяну возьмем.
— Ну да, куда ж без Марьяны, — я подсчитывал в голове, сколько осталось наличных денег. Не очень много. На решающий загул не хватит.
— Жааалко уезжать, — протянула Танька, жмурясь на встречу весеннему солнцу, — А ты знаешь, Марьяна от тебя без ума?
— Да? — опешил я от резкого изменения темы разговора, — это она тебе сказала? Очень интересно… У нее же муж..
— У многих мужья…
Я в упор посмотрел на голые бархатные Танькины ноги, потом на грудь, рвущуюся из под тонкого белого гольфа, потом прямо в голубые глаза, в которых ни черта было невозможно прочитать, только искорки мелькнули и погасли.
— Это точно, мужья есть у многих, — пробурчал я, растерявшись.
— Тогда пойду, Марьяне скажу про вечер. В шесть?
— В шесть. Иди, скажи.
— Ну, я пойду?
— Иди.
Танька ушла, цокая каблучками по мраморному полу веранды, затянутая в тонкий гольф и короткую юбку, она двигалась, стесняясь своей яркой красоты, пытаясь быть незаметной, но, только сильнее притягивала взгляды окружающих. За соседним столиком зашептались одесские делегаты. Я вспотел от волнения — «Сегодня, или никогда!». Танька скрылась за дверью, а я набрал телефонный номер Шефа и сообщил, что деньги на исходе.
— Сколько тебе нужно?
— Тысячу, — сказал я, зажмурив глаза от собственной наглости.
— Хорошо. Ты в учебном центре?
— Да, — у меня отлегло от сердца.
— В течении часа тебе подвезут. Все, пока. Не забудь о задании, которое я тебе давал.
— Не забуду. Спасибо, Шеф. До свидания.
Мы шли по вечерней улице втроем, покинув кафе, ароматное от сигар, коньяка и кофе, девчонки
