— Эгдем Дулдулович.
Алим предложил гостю раздеться и провел его в свой кабинет.
— Мне вас рекомендовали с самой лучшей стороны, господин Дулдулович, — сказал он, когда они уселись друг против друга.
Дулдулович молча наклонил голову.
— Рекомендовали как человека надежного, бесконечно преданного нашему святому зеленому знамени, — продолжал Хакимов.
— Я высоко чту зеленое знамя мусульман и готов это доказать, — ответил гость. — И я сам, и мои друзья.
— А кого вы называете своими друзьями, если не секрет?
— Не секрет. Я имею в виду членов федерации анархистов-индивидуалистов.
— Давно вы у нас в Казани?
— С одной стороны, недавно, с другой — очень давно.
— Простите, не понял…
— Я хотел сказать, что приехал сюда сравнительно недавно. Но Казань — моя родина. Мои предки жили здесь ещо в незапамятные времена. Потомки их бежали в Турцию, служили крымскому хану. Позже перебрались в Литву…
— Понимаю. Стало быть, родители ваши — литовские татары?
— Да. Но может быть, мы перейдем к делу? Я бы хотел знать, для чего я вам понадобился.
Хакимов встал, прошелся по комнате. Наконец решился.
— Ты слыхал, что в Петрограде организовал Центральный комиссариат по делам мусульман? — Перешел он на «ты», давая понять, что полностью доверяет собеседнику.
— Слыхал.
— И знаешь, кто назначен главным комиссаром?
— Мулланур Вахитов.
— Ты с ним знаком?
— Нет. Только видел однажды.
— Когда?
— В начале января. Был на вокзале, когда его провожали в Петроград.
— Небось и речь его слышал?
— Слышал.
— И какое он произвел на тебя впечатлепие?
— Двойственное.
Дулдулович был немногословен. Вот и сейчас, дав этот не слишком внятный ответ, он не проявил ни малейшего желания пояснить свою мысль. Подождав немного, Хакимов не выдержал и спросил:
— Что значит «двойственное»?
— Лозунги его показались мне чистой демагогией, рассчитанной на то, чтобы сыграть на самых низменных чувствах толпы…
— Во-от! Вот именно! — удовлетворенно сказал Хакимов.
— А сам он произвел на меня впечатление человека убежденного. И безусловно честного.
На этот раз Хакнмов промолчал. Сделав еще несколько шагов по комнате, он вновь остановился перед Дулдуловичем.
— Скажи, Эгдем, тебе случалось бывать в Петрограде.
— Нет, не случалось.
— А как бы ты отнесся, если бы мы предложили тебе туда поехать?
— Право, не знаю. Я ведь специально приехал в Казань, чтобы…
— Да, да, чтобы служить зеленому знамени. Это все так. Но суп варится именно там, в Петрограде… Короче говоря, мы, руководители Мусульманского комитета, решили направить тебя в Петроград.
— С какой же целью?
— Это выяснится позднее. По ходу дела. А пока поезжай, если не возражаешь. Присмотрись, что к чему. Подыщи друзей… Одним словом, поживи там в свое удовольствие.
— Я не настолько богат, чтобы жить такой жизнью.
— О деньгах не думай. Деньги мы найдем, за этим дело не станет.
Дулдулович бросил на Хакимова быстрый пронзительный взгляд.
— Вероятно, мне будет дано какое-то задание?
— Все в свое время, — уклончиво ответил Алим.
— Хорошо. Я не настаиваю. Но я хотел бы иметь твердую уверенность, что это задание, о котором мне дадут знать в свое время, не будет идти вразрез с моими взглядами.
— Дорогой друг, — сладко заулыбался Хакимов. — Поверь мне, ты не найдешь других людей, конечные цели которых были бы так сходны с твоими святыми идеалами.
— Ну что ж, в таком случае я согласен, — сказал Дулдулович. — Можете считать, что мы договорились.
На другой же день он уехал в Петроград, увозя в чемодане толстую пачку только что отпечатанного номера газеты «Курултай», на первой полосе которого было опубликовано совместное заявление всех буржуазно-националистических партий. В заявленин говорилось, что татары никогда не допустят, чтобы их дела решал комиссариат, созданный при большевистском правительстве.
Глава VI
— Что с тобой сегодня, Мулланур? — спросила Галия. — Давно не видала тебя таким мрачным.
Галия Ланина была сотрудницей Мулланура по комиссариату. Взяли ее на должность технического секретаря, но она оказалась таким толковым и энергичным работником, а главное, столько души вкладывала в исполнение, своих обязанностей, что вскоре стала едва ли не ближайшим помощником Мулланура.
Галия была полукровка: отец ее был из касимовских татар, а мать русская. Родилась она в Петербурге, оба языка — и язык отца, и язык матери — были для нее родными. Она скоро овладела всеми техническими навыками, необходимыми в работе, легко и свободно печатала на машинке, быстро и толково могла переложить на язык официальной бумаги самую сложную и запутанную просьбу какого-нибудь малограмотного ходока. Короче говоря, очень скоро Мулланур заметил, что без Галии он как без рук. У них сложились простые и непринужденные отношения. Муллануру даже в голову не приходило, что эти отношения могут принять какой-то иной характер. Вот и сейчас, когда она взяла его за руку и задала этот чуть тревожный вопрос: «Что с тобой, Мулланур?», он воспринял это как естественное дружеское участие.
— Если что-то личное, можешь не отвечать, — добавила Галия.
— Нет, не личное, — ответил Мулланур. — Я все думаю о разговоре, который у меня был нынче в Смольном.
— А что за разговор? С кем?
— С Лениным. Это по поводу тех двух декретов.
Галия хорошо знала, о чем идет речь: она сама печатала проекты декретов. Дело касалось знаменитой башни Суюмбике в Казани и не менее знаменитого Оренбургского Караван-сарая. Комиссариат по делам мусульман решил передать эти выдающиеся памятники древней национальной культуры их исконным хозяевам — татарам и башкирам.
— И что же Владимир Ильич? Он против?
— Да нет. Что ты! Решение наше он одобрил целиком и полностью. Но сказал, что нечего нам по каждому такому вопросу бегать в Смольный. Вы, говорит, Центральный комиссариат по делам мусульман. А это значит, что все дела мусульман должны решать сами. Полно, говорит, на помочах ходить. Пора привыкать к самостоятельности.
