просто нечестно, Билли, это просто охуительно нечестно.
Я едва не расплакался.
— Нечестно?! Это ты говоришь мне: нечестно?! — он сел рядом, посмотрел мне в глаза. — Что ты знаешь о том, что честно, а что нет? Ты — невежда, ханжа, возомнивший о себе кретин. Сидишь в моем ебаном доме и говоришь мне, что я нечестен. Ублюдок. Ебаный мудак. Это что, я трахаюсь на стороне? Я? Я?
Я почувствовал, как краска бросилась мне в лицо. Закололо в желудке. Земля качнулась под ногами.
— Так вот в чем дело, — произнес я. — Так это вовсе не о тебе, так это обо мне и…
— И?..
— Сэме.
— Вот именно. Ты и Сэм. Сэм и ты.
— Но… как…
— Как я узнал? — Он рассмеялся. — О, малыш Доминик. Да нет ничего, чего бы я не знал о тебе с тех пор, как ты сюда переехал… С тех пор, как я впервые увидел тебя через окно в спальне. С тех пор, как я впервые увидел, как ты раздеваешься и гладишь себя между ног. С тех пор, как я впервые увидел тебя голым и прекрасным и смотрел, смотрел из окна, смотрел, дрочил и кончил, а ты — ты в своей комнате тоже дрочил и кончил. С того самого дня, как ты разделся у себя в спальне, не подозревая, что я смотрю на тебя, с этого дня, с этой ночи я всюду следил за тобой, следил за всем, что ты делаешь, смотрел на тебя, хотел тебя. Я был в кино в тот день, когда ты познакомился…
— Не может быть!
— Ну а как же тогда я узнал? А? Как я узнал? Нет, я был там. В темноте. Ты меня не заметил. Я видел, как ты снял Сэма возле кинотеатра.
— Это он меня снял.
— Этот невинный младенец? Вздор. Я следил за тобой всякий раз, когда ты шел к нему. Ждал снаружи. Ждал, пока ты спал с ним. Я представлял, чем вы занимаетесь. Я дрочил, думая о том, что вы делаете.
— Ты сошел с ума.
— А ты сидишь теперь здесь и говоришь: 'Это нечестно'. Да разве я хоть раз тебя обманул? Никогда. Никогда ничего подобного не было.
— Нет, ты послушай меня, Билли. Послушай меня. Да, я не говорил тебе, потому что не хотел тебя расстраивать. Боялся сделать тебе больно. Я о тебе же забочусь.
— Ах вот что, ты заботишься обо мне. Или, по крайней мере, думаешь, что заботишься. Хорошо, ладно, предположим, это так. О чем-то ты действительно заботишься. Но может быть, этого вовсе недостаточно. Возможно, ты что-то и вообразил обо мне, но это вовсе не я. Возможно, я совсем другой человек. Я думал, ты способен увидеть во мне что-то больше, чем… но ты не можешь. Ты видишь меня определенным образом, в определенном свете… в конце концов, у меня… нет другой возможности стать таким, каким ты меня хочешь видеть, потому что это единственный способ удержать тебя, быть с тобой, быть тем, кем ты меня хочешь видеть, и я боюсь, что если ты начнешь подозревать, что я совсем не таков, каким ты хочешь, чтобы я был, ты меня бросишь, и тогда…
Только сейчас я понял, что он плачет. Потоки слез текли из его глаз. Он закрыл лицо руками.
— Билли, — я опустился рядом с ним на колени, погладил его по голове, поцеловал, обнял. — Билли, я не знал. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты ведь написал мне об этом в письме. Я всегда думал, что ты… О, прости меня, Билли. Прости. Не плачь. Пожалуйста, не плачь, Билли.
— Ненавижу все это, — его голос дрожал от слез. — Ненавижу мелодрамы. — Он откашлялся. — Блядь, как это глупо. Ну что я так раскис? — Его губы поползли по моей шее, щеке, плечу. Его язык лизнул мои губы, потом оказался у меня во рту. Левой рукой он расстегнул мне рубашку и стал сжимать соски. Я погладил его между ног, расстегнул ему штаны и извлек вставший член, уже влажный. Он шлепнул Билли по животу.
Мы занимались любовью на полу. Таким страстным я Билли никогда не видел. Кончая, он громко стонал, как гигантский павлин. Потом он был ласков и предупредителен со мной, нашептывал мне нежности, меланхоличный голубь.
— Расскажи мне о нем, — шепнул он.
— О ком?
— О Сэме. Об этом мальчике. Расскажи мне о нем.
— Я не хочу тебя расстраивать, Билли.
— Я хочу знать. Мне нужно знать все.
— Но…
— Ты любишь его?
— Не знаю.
— Скажи честно.
— Я не знаю.
— Ты любишь его.
— Я же сказал, не знаю. Ну просто мальчик. У тебя было куда больше любовников, чем у меня.
— Какой он?
— Симпатичный, кажется. Дружелюбный, нежный, у него хорошее чувство юмора. Ну знаешь, как бывает. Мне он нравится. Мне нравится его мать.
— Тебе с ним хорошо?
— Да.
— Лучше, чем со мной?
— Нет, Билли?
— Он хорош в постели?
— Я не хочу об этом говорить.
— Он тебе дрочит?
— Я же сказал, что…
— Он хорош? Что вы делаете в постели? Я должен знать.
— Я не хочу об этом говорить.
— Я не могу вынести мысли, что ты с ним спишь.
— Билли…
— Мне нужно знать все. Скажи, он…
— Почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Мне нужно. Я хочу все это уместить в голове. В письмах я тебе рассказываю историю — о себе и близнецах Тео и Дэвиде. Но иногда смысл истории вовсе не в сюжете. Она живет собственной жизнью. Рассказчик говорит одно, но смысл — настоящий смысл — в чем-то совершенно ином. Ты понимаешь, о чем я?
— Кажется, да.
— Хорошо. Очень рад.
— Так что же? О чем история из твоих писем?
— Это зависит от тебя. Сам решай.
— Ну а ты сам-то как считаешь?
Он встал, оделся.
— Я не уверен, — он натянул свой пиджак из змеиной кожи. — О желании, судя по всему.
Эта мысль привела меня в ужас. Я стал одержимым этой его историей, историей Билли Кроу и Дэвида и Тео Блю. Чем бы я ни занимался, с кем бы я ни был, куда бы ни шел, я постоянно думал о ней и размышлял, что же случится дальше. Она стала наркотиком для меня. Эта история снилась мне; когда я смотрел в зеркало, я видел лица Дэвида, Тео или Билли, иногда даже крокодил усмехался, глядя на меня из зеркала, но свое собственное отражение я почти не мог уловить. Я тонул в чужой истории.
Она даже отдаляла меня от Сэма. Даже когда я был с ним, даже когда мы занимались любовью, мой мозг беспрерывно прислушивался к другому рассказу, погружался в план Дэвида и Тео превратить Билли
