камешки, присаживались на рюкзаки, вставали, закуривали и метались взад и вперёд, как тигры в клетке.
Больше всех нервничали «ворчуны»: они всё время посматривали на полосу, выискивая малейшие признаки утренней атаки противника.
Наконец, появился наш борт, такси отсюда — «Бранифф-707», и остановился, ожидая, когда подкатят трап.
Сверкая на солнце хромированными частями, поблёскивая в жарких воздушных волнах, поднимающихся от покрытия полосы, трап в своей нереальности казался лестницей в небо.
У меня заныло в груди. В горле пересохло. Целый год — всё, что случилось со мной во Вьетнаме — промелькнул в голове. Словно передо мной стасовали колоду карт, и на каждой карте — своя особенная картинка.
Не мираж ли этот самолёт? Не иллюзия ли? Не злая ли шутка больного разума?
Мы так долго мечтали об этом дне, что когда он, наконец, настал, было трудно в него поверить, трудно свыкнуться с ним.
Я закрыл глаза, потом открыл. Проделал так несколько раз, доказывая себе, что это не сон: всё проверял, не исчез ли самолёт.
И каждый раз он оказывался на месте.
Мы выстроились согласно номерам на билетах; прозвучала команда на посадку, и мы двинулись к самолёту. Багаж уже грузился. Я тащил большой мешок с туалетными принадлежностями и какой-то литературой.
Я поставил ногу на первую ступеньку трапа, и меня поразила её реальность. Я был почти уверен, что нога моя снова встанет на землю. Но всё обошлось. И я понял, что действительно еду домой.
Я сел у иллюминатора и посмотрел наружу. Из 90-го батальона приехал ещё один автобус с дембелями; как и мы, они выгружались на взлётную полосу ждать своей очереди.
Кто-то может подумать, что отправка домой — суматошное мероприятие, что ребята суетятся, шумят и кричат, как после футбольного матча.
Ничего подобного.
Только шёпот да шелест занимающих места. Многие даже сдерживали дыхание в надежде, чтобы ничего не случилось.
Ведь ничто не кончено, пока ты не вернулся домой.
Но мы вынесли всё. Мы остались в живых. В этом была единственная наша победа. Многие наши товарищи погибли. Для всех нас, живых, это был трепетный миг.
Я задумался. О том, что значит эта война, о том, что мы наделали и как через годы будем об этом вспоминать.
Таких старых и некрасивых стюардесс я ещё не видел, счастье, что они не хромали.
Да я ли это? Или армия специально определила их на улетающие домой рейсы, чтобы сдерживать наше либидо и сексуальные фантазии?
Приземлился другой 707-ой и, ревя моторами и визжа шинами, покатился по взлётной полосе. В нём было полным-полно свежих ребят-призывников, они только что прилетели из Штатов.
Они покидали свой самолёт, а я думал, скольким из них суждено остаться здесь.
В них я видел себя самого, Сейлора, Сиверса и Саттлера, выходящих из самолёта в Тан Сон Нхуте год назад в полном счастливом неведении о том, что уже через полгода двоих из нас не будет в живых.
Я думал о том, сколько ещё продлится война и сколько жизней угаснет и будет разбито.
Эти ребята были похожи на нас тогдашних. Полны неуёмной энергии и здоровья от физкультуры на свежем воздухе, восьмичасового сна и трёхразового горячего питания.
Их форма ломалась от крахмала. Дизентерия не сводила судорогой их кишки. Они не страдали от малярии, как Билли, или от желтухи, как Энцо. Нервы их были крепки. Тени павших товарищей не бередили их память и не врывались в их сон.
Они прибыли сюда, чтобы начать там, где остановились мы; они, наверное, думали прикончить войну за год и вернуться домой воинами-завоевателями, вызывая восторг толпы, бесконечные ленты парадов и гром духовых оркестров.
Одно было наверняка: пустопорожняя толкотня в местах типа Форт-Полка для них кончилась. По- настоящему. Теперь они стали статистами в трагической вьетнамской опере, и сойти со сцены можно было, либо погибнув, либо пробившись через все препятствия.
Светлоглазые, самоуверенные и нахальные, в новенькой униформе и тёмных очках, они шагали к автобусу — он отвезёт их в 90-ый батальон, где их раскидают по боевым частям.
Только время и личный опыт научат их тому, что такое Вьетнам. Только слепая удача поможет им. Кто-то умрёт. Кто-то станет инвалидом. Кто-то будет ранен легко, и его снова отправят на передовую. А кто-то пройдёт весь путь без единой царапины, но с абсолютно трахнутыми мозгами: он уедет домой со страшными ранами души, ранами, которые не заживут никогда.
Через год, как и мы, оставшиеся в живых станут ветеранами — стариками в 20 лет; они тоже будут смотреть в окно, им тоже будет невыносимо жаль толком не оперившуюся молодёжь. И, как и мы, они будут радоваться, что их уже нет в новых рядах.
Что ж это за война такая, которая длится год — день в день, если ты её выдержал?
Что это за война?
Наконец, самолёт развернулся на краю взлётной полосы и остановился. Двигатель прогревался, шасси на тормозах. Самолёт затрясло. Заколыхались концы крыльев. Лётчик добавил машине оборотов. Движок взревел громче, а я почувствовал, что теряю вес.
Меня откинуло в кресло. Я выглянул в иллюминатор: мимо размытыми пятнами неслась земля, быстрее и быстрее, и вот мы взмыли в воздух. Летим! Под ногами с лязгом сложилось шасси. Самолёт круто пошёл на вираж, и мир словно перевернулся вверх дном.
Мы набирали высоту, и бледно-оранжевые дороги внизу, рисовые поля и дома Лонг Биня становились меньше и меньше. У меня заложило уши, и я, крепко держась за поручни кресла, набирал полные лёгкие воздуха и задерживал дыхание.
У нас получилось!
Пролетели над рекой Сайгон и, по-прежнему набирая высоту, над деревнями и огневыми позициями полетели прямо на восток.
Трудно было поверить, что там внизу идёт война. Я как бы отстранился от неё.
Сразу после взлёта, ещё в небе Вьетнама, пилот приветствовал нас по радио, пожелал счастливого пути и сообщил, что всем нам страшно повезло.
Сразу после нашего взлёта Вьет Конг атаковал аэропорт. Внизу под нами разразился настоящий ад. На взлётную полосу посыпались мины и ракеты.
Один из снарядов разорвался у той второй группы солдат, ожидавших отправки домой, спрятаться они не успели. Сведения были отрывочны, но диспетчер передал, что, по всей видимости, несколько человек убито, многие получили ранения.
До самого конца, до последних минут нам угрожала опасность… И ничто так не радовало Вьет Конг, как запуск 140-мм ракеты в улетающий самолёт, битком набитый солдатами.
Но, как оказалось позже, самое странное то, что я сел на чужой рейс. Этот самолёт летел в Форт- Дикс, штат Нью-Джерси. Мои же документы предписывали мне лететь на авиабазу Трэвис. Но самолёт на Трэвис всё ещё стоял на земле. И ждавшие его солдаты как раз и попали под осколки той ракеты.
Комок подкатил к горлу. Руки затряслись. Это Вьетнам. Он всегда полон мрачными неожиданностями. До самого грёбаного конца! Ничто не кончено, пока ты не вернулся домой.
Я тихо смотрел вниз.
Прекраснейший вид открывался моему взору: внизу, на белом песке прибрежных дюн, плескалось бирюзовое Южно-Китайское море. Мы летели на высоте 25 тысяч футов, и жёлто-зелёное побережье Вьетнама постепенно бледнело и, наконец, исчезло совсем в туманной дымке. Был ясный день, на небе ни облачка. Я устроился в кресле поудобней, закрыл глаза и попробовал отдохнуть.
Знаешь, что едешь домой, а поверить не можешь — это трудно описать. Это что-то нереальное, как война. Единственной реальностью во Вьетнаме была смерть.
