опять всё повторилось. Спустя десять дней после того, как я покинул операционную, кровь текла восемь дней, и я потерял такое количество кровяных телец, что начинал задыхаться уже на первых ступенях невеликой лестницы. И всякий раз, когда я спускал воду в туалете, мне казалось, что в кабинке только что кого-то зарубили топором — нечто подобное скорее ожидаешь увидеть на сюрреальных полотнах Сальвадора Дали, но никак не в спальне.
Я злился на своё тело. Оно меня подвело. Есть что-то ужасно символичное в кровоточащем пенисе. Уж не была ли это расплата за мои сексуальные приключения в публичных домах Сайгона.
В долине Белла-Кула я находился слишком далеко от медицинской помощи, поэтому осенью я переехал в Вильямс-Лейк и два месяца проходил химиотерапию, чтобы излечиться или, по крайней мере, предотвратить рецидивы. Задачу по обнаружению и уничтожению микроскопических раковых клеток, чтобы они не беспокоили меня хотя бы пять-десять лет, я назвал ОПЕРАЦИЕЙ «КУРИНЫЙ СУП».
Мне казалось, что химиотерапия вкупе с любовью, смехом и каждодневной миской горячего, дымящегося куриного супа будут бороться за мою свободу, за мою жизнь. Они поставят рак на колени, заставят его покинуть моё тело и перекроют ему дорогу назад. Ибо у меня в крови есть два суровых, обвешанных шевронами сержанта: сержант Любовь, он управляет моим военным, чихающим на завтра обменом веществ, и сержант Зануда — брызжущий слюной и пинающий под зад чувак, отвечающий за иммунную систему.
Но каждый вечер я делаю ещё кое-что, чтобы себе помочь. Я воображаю бой с мистером Раком в «Мэдисон Скуэр Гарден» в Чикаго, на крупнейшем в этом веке чемпионате по боксу, и мы выходим на бой с голыми руками, как делал Джон Л.Салливан, чемпион 25-го года.
Существуют полученные опытным путём данные, что такое воображаемое представление, при котором ты лупишь заболевание, может превратить иммунную систему в отлаженную и эффективную машину убийства, направленную на опухоль.
Положительные ожидания могут повлиять на исход заболевания и помочь излечиться от него. Визуализация основывается на предпосылке, что если верить в неизбежность определённого исхода, то вольно или невольно можно получить желаемые результаты. Люди, ожидающие выздоровления от рака, более перспективны, чем те, кто считает свою болезнь фатальной.
Кроме того, вполне очевидно, что верящие в своё выздоровление больные проживут гораздо более счастливую жизнь, сражаясь со своей болезнью, чем те, кто просто ждёт смерти. Бывшие раковые больные говорят, что в их по-боевому настроенных мозгах никогда не было сомнений по поводу выздоровления.
Я верю, что у моего мозга есть власть над моим телом, чтобы преодолеть его неполадки. И не важно, правда это или нет. Если я чувствую, что мне это поможет и мне от этого хорошо, то это положительный шаг в борьбе, потому что в этом случае я знаю, что контролирую господина Рака и, помимо того, что я собираюсь начистить ему рыло!
В любом случае, визуализация не стоит ничего, побочных эффектов не имеет, и каждый вечер от вида набитой несчастной задницы мистера Рака мне только хорошеет, и бюджет мой при этом не трещит. Рекомендую всем, у кого подобное заболевание.
Вот как я это делаю, но предупреждаю, что этого нет в руководствах, которые мне попадались на глаза. Вечером перед сном я представляю бой на ринге между мной и мистером Раком. Если в течение дня я чувствую себя сносно, то вышибаю ему гляделки и днём, чтобы заставить зловредного прохвоста уснуть вечным сном. Сначала я дразню и вывожу Рака из себя при взвешивании. Я начинаю так…
— Глянь на себя, жирный. Сплошное сало. Ни единого мускула. Господи, у тебя на спине больше волос, чем у меня на голове. Тебе нужен колючий ошейник и разрешение на выгул. Что это, блин, с тобой, как вообще ты собираешься биться со мной в этом жалком тельце? Ты медленней улитки и ленивее далматинца. Слышал, тебе надо неделю лежать в постели и набираться энергии, чтобы только спустить в розовые трусики твоей тёлки. Что скажешь, толстый?
Я пихаю его, и он падает, наступив себе на шнурок. Когда он поднимается, я плюю ему в глаза.
— Слушай, подлец, из большого ЭР ты сейчас станешь полным ничтожеством.
Он становится на весы, и я спускаю спортивные трусы и пускаю жёлтую струю на его новенькие белые балетные туфли.
— Нелегко будет тебе сегодня прыгать, гомик…
Я опять толкаю его, и он заваливается на бок, смотрит на меня жалобно и плачет.
— Вставай, бессловесный дурень, ты что-то сегодня как Смоляное Чучелко. Вымолви словечко, сынок, скажи что-нибудь типа «Привет!» или «С Новым годом!»
Мистер Рак хрипит и кашляет, прочищая горло и стоя на одном колене, потом поднимается на ноги и отводит взгляд в сторону.
Ну ладно, парень, пришло время драться.
Звучит гонг. Первый раунд. Сейчас я вздую этого маленького говнюка.
Я гарцую и коршуном вьюсь вокруг него, играю бицепсами, потом сближаюсь и начинаю молотить кулаками. Для начала сажаю ему фонари под глазами, потом мы тузим друг друга, я опрокидываю его на канаты и со всего размаху бью правой. Он стекает на пол.
Толпа беснуется. Ослепительно горят софиты. Я обхожу ринг с высоко поднятыми руками. «Да, это я крутой, я…»
Мистер Рак ползает по рингу словно ковбой с шестью свинцовыми сливами в потрохах. Он поднимает голову, и я вижу, что его лицо пошло в крапинку, как у прокажённого. Ну и ну. Я ставлю ногу ему на плешь и оглядываю толпу, играя роль до конца.
— Испортить ему день, а?
Толпа одобрительно ревёт — это песня для моего слуха.
Я тихонько обращаюсь к мистеру Раку.
— Слушай, что они кричат. Никто не ставит на тебя, чудовище!
Я вдавливаю его голову в пол и прыгаю на нём, перемалывая его кости в студень. Потом мне приходит в голову мысль стать Брюсом Ли, и я начинаю ногами рвать его на части, бью его по роже, пока он не начинает плеваться зубами и кровью.
Это похоже на описанный Хемингуэем испанский бой быков, вид крови возбуждает людей, и они скандируют «УБЕЙ! УБЕЙ! УБЕЙ!»
Сладчайшая музыка, я в упоении. Вдруг из толпы на костылях ковыляет Ицхак Перлман, садится подле ринга и на скрипке исполняет «Рождённый в США».
Народ дуреет.
Боже мой, это лучше войны! О нет, мистер Рак опять от меня уползает. Я-то думал, что он уже сдох. А я-то думал, что пришиб его. Наверное, он как Вьет Конг: его надо порвать на мелкие кусочки, а то оживёт.
Ну что ж, пора доставать меч и исполнить coup de gras. Я ставлю Рака в углу ринга, его безвольные руки забрасываю на канаты, чтоб не свалился, и колочу справа и слева. Я луплю его под дых, он воет и медленно сползает на пол: хлещет кровь, глаза закрыты, он хватается за свои крошечные яйца и слышит, как птички чирикают для него похоронный марш. Так он и остаётся лежать мокрой, неподвижной макарониной.
— …Девять, десять, аут! — говорит рефери и поднимает мою руку.
— Ты слышишь, маленький сыкун? — шепчу я мистеру Раку. — Я разбил тебя в пух и прах, честно и справедливо надрал тебе жопу, так что didi mau — отвали от моей, бля, жизни и больше не появляйся, иначе будет тебе ещё хуже, гораздо хуже. И знаешь что, мистер Рак, мне будет тебя не хватать. Не на ком будет оторваться. Но я скажу тебе, что я намерен сделать…
— Я сделаю пару запонок из твоих зубов в качестве военного сувенира — в память о тебе. Как считаешь? Эй, я тебе говорю, ты слышишь меня, придурок? А чёрт, да ты не слышишь: глазки закатил, глух как пробка…
— Я достану тебя, Брекк… — шепчет он.
— Что? Говори громче! Ори в две глотки. Я тебя не слышу.
— Я вернусь… — мычит он.
