— Зачем наговариваешь на себя? Очень даже ты у нас современная и талантливая. Посмотрите, Колян, над столом ее работу. Это Надежда изобразила меня.
— В будущем, — заключил он, рассматривая выполненный углем портрет. Автограф все же поставлен.
— По-вашему, это лишнее?
— Искусство должно быть анонимным. Тогда уменьшится число халтурщиков и бездарей, останутся лишь те, кем движут высокие, бескорыстные мотивы.
— Все это не ново, — поморщилась Березова. — Уже слыхали.
— Между прочим, бескорыстнее всех графоманы, разные дилетанты от искусства, — вставила Стеклова.
— Анонимность привела бы ко всеобщей нивелировке, — Березова скучно откинулась в кресле.
— Разве лицо художнику создает его подпись под работой?
— И она тоже.
— Петрова от Иванова отличали бы по стилю, манере, а не по фамилии.
— Что-то порочное есть в этих мечтаниях. Книга без автора, балерина без имени. Таня, чего ты молчишь? Тут такую бомбу готовят искусству. Тебе хочется писать статьи без фамилии?
— Сегодняшний очерк я бы с удовольствием напечатала анонимно.
— Наверное, не получился, да? Вот видите, Колян, ваша теория на глазах терпит крах: в ход пойдет именно халтура, от которой вы жаждете избавиться, не будет ответственности художника перед людьми — без подписи не стыдно преподнести и ерунду.
— Со временем сознательность повысится, само мышление станет иным. За книги, скульптуры, художественные работы платить не будут, значит, корыстный момент отпадет и останется чистая, ничем не замутненная любовь к искусству.
Стеклова усмехнулась: кто бы рассуждал о сознательности…
— Небось на творческих хлебах сидите?
— Сижу. А что?
— Плохо это.
— Отчего же?
— Да оттого, что сделались миллионершей.
— Ошибаетесь. На хлеб насущный приходится зарабатывать в основном портретами на заказ, до миллионов и даже тысяч далековато.
— Я не о деньгах, я о времени, хотя время, как известно, деньги.
— Не очень ясно.
— Что же тут неясного? Птичница Ольга Андреева вкалывает на ферме ежедневно от сих до сих, а вы…
— Я тоже вкалываю, и еще как! — Полноватые щеки Березовой порозовели, и она стала похожа на обиженного ребенка.
— В свое удовольствие вкалываете.
— По-вашему, Андреева вкалывает без радости? — вмешалась Стеклова. Что за чушь! Она известнейший в области человек, депутат. Да откуда вам известно, что работа не помогает ей расти, не заполняет ее жизнь! Впрочем, я поняла вас. На ваш взгляд, только престижные профессии могут давать удовлетворение.
— Вовсе нет! — дернулся он. — Творческие, а не престижные.
— Сами-то вы кто? — спросила Березова.
Стеклова обомлела — вдруг возьмет да ляпнет, как ей?..
— У меня много профессий. Хотите, нарисую ваше лицо?.
— И все-то вы умеете, за все хватаетесь. — Стеклова обернулась к подруге: — Представь, очерк мне дописал. Теперь вот на твой хлеб покушается. — А про себя договорила: «Во всем воображает себя спецом, на самом же деле ничего толком не умеет».
Между тем, Колян уже набрасывал карандашом портрет Березовой.
— Ну-ка, ну-ка, — полюбопытствовала она и хотела подойти посмотреть, что там получилось, но он остановил:
— Минуту.
Сделав последний штрих, встал и преподнес свою работу. Тонкие губы Березовой расплылись в улыбке:
— Что? Я такой миловидной кажусь вам? Нет, ты посмотри, Таня, как лихо он набросал меня и с какой космической скоростью.
— А вы разве не догадывались, что вокруг много если не талантливых, то способных? Вероятно, творческие работники считают себя чем-то исключительным. А между тем, почти каждый чем-нибудь да одарен природой.
— Так уж и каждый, — возразила Березова, все еще разглядывая свой портрет, сделанный любительски, неумело. Но что-то удалось схватить.
Он поднялся, опять стал мерять комнату шагами. Ему было явно душно и тесно в квартире. Какие темные силы носят его по жизни? Что все же он натворил?
— Дилетант! Во всем дилетант! — зло вырвалось у Стекловой. — Ни к чему душа не привязана, ни за что не отвечает, ни за кого не болит. И на лбу печать никем не признанного гения. Конечно, и стихи пишете, и мелодии сочиняете. За все беретесь, а в итоге ничего не выходит. Нет в вас главного чего-то, своего, личного. И откуда вы такой?
«И впрямь, откуда?» — спросил он себя. Нахватался отовсюду понемножку. С детства читал запоем. А потом стал растворять в себе тех, к кому притрагивался, ничуть не заботясь о собственном стержне. Нет у него этого стержня, оттого так легко вбирает в себя то одного встречного, то другого, если чувствует, что может подзарядиться энергией радости, беззаботности. К таким же, как детдомовский Леня Носов, ставший индикатором его странного дара, старается не подходить слишком близко — душа разбаловалась и размякла в постоянном кайфе.
— Такое впечатление, — в раздумье сказала Березова, — что вашего пара хватило бы и на турбину, но вы пускаете его в свисток.
Стеклова насупилась. Было невмоготу смотреть, как он мотается туда-сюда.
— Я привел вас в замешательство? — Он остановился напротив нее. — До сих пор разгадываете ребус, кто я и откуда?
— Разве и Таня не знает? — удивилась Березова. — Это уже интересно. Она заерзала в кресле, поудобней устраиваясь, как на представлении. — У вас что, блиц-роман?
— У нас деловые отношения, — строго сказал он.
— Да, Надя, у нас дела, — кивнула Стеклова. — Но ты не уходи. — И неожиданно для себя стала обсуждать, какого цвета полоски пустить на свитер Юрке — собралась вязать, а фасон не продумала.
Он продолжал ходить по комнате, удивляясь, до чего они разные, эти женщины, с которыми его столкнул случай. Несмотря на распахнутость людям, открытость, вряд ли Березова уделила бы ему столько внимания, сколько Татьяна. Скорей всего тут же выдворила бы за дверь. Такие в критических ситуациях действуют слишком правильно. А вот Татьяна не каждого и не сразу впустит в собственную душу, хотя и быстро увлекается людьми и способна на безрассудные поступки. Зато и отважно любопытна, и сопереживания ее глубже, более цельны, надежны.
По странной аналогии подумалось о Зое, о том, что, судя по письмам, в ней почти детская наивность Березовой и замкнутая отвага Татьяны. Или это лишь домысел?
Пока подруги болтали, он набрал по телефону код города, в котором жила Зоя, и затаил дыхание.
— Але! Але! — тревожно отозвалось на другом конце провода.
Именно таким и представлял ее голос: тонким, сильным, нежным.
Молча опустил трубку.
— Я, наверное, пойду? — вопросительно сказала Березова, вставая.
Он как раз проходил мимо нее и почти безотчетно прикоснулся к ее плечу:
— Посидите еще.
