Глава 21
Побег, 1881 год
По причинам, описанным в предыдущей главе, продолжаю рассказ о нашем побеге словами Тютчева.
«В ночь перед побегом мы перенесли весь наш багаж, седла, мешки и ружья на берег реки, которая текла у нас под самыми окнами, переправили его на лодке примерно на две версты вниз по течению и спрятали в лесу на противоположном берегу. Наш проводник уже ждал нас там и должен был стеречь багаж до следующей ночи, когда мы приведем туда четырех лошадей, оседлаем и навьючим их и сразу же выступим в путь, чтобы до рассвета уйти как можно дальше от населенных мест. Мы планировали днем прятаться в тайге, а ехать ночью, чтобы таким образом избежать ненужных встреч, пока не удалимся в ненаселенные земли.
Мы решили идти через тайгу в сторону Укыра. Таежная тропа начиналась в селах Суво и Бодона, расположенных примерно в двадцати пяти верстах от Баргузина на противоположной стороне Баргузинской долины. За короткую летнюю ночь было невозможно преодолеть по степи такое расстояние, избегая деревень, поэтому приходилось продвигаться очень осторожно, постоянно прислушиваясь, чтобы быть уверенными, что на дороге никого нет. Поэтому мы решили идти не степью, а по окружающим ее нагорьям. Это значительно удлиняло путь и требовало нескольких лишних дней, так как приходилось вести лошадей через тайгу, где не было никаких дорог.
Оседлав лошадей и распрощавшись с товарищами – Черневским и Катковым, которые нас провожали, – мы, наконец, тронулись в путь. Сразу же начался подъем в гору. Из-за непривычки вьюки наших лошадей постоянно ударялись о деревья. В темноте мы не видели под ногами замшелых камней и ветвей и сразу же получили представление обо всех препятствиях, которые нам встретятся… Нередко кто-нибудь из нас спотыкался и падал либо лошадь проваливалась в яму. Багаж мешал лошадям, и они беспокоились. Не обошлось и без падения вьюков. Нам пришлось остановиться и перепаковаться. До рассвета мы прошли не более пяти-шести верст. До ночи мы спрятались в чаще, привязав лошадей к деревьям длинными веревками. Разумеется, не было и речи о том, чтобы развести костер, и нам немилосердно досаждали сибирские „злые комары“.[48] Екатерина Константиновна мужественно переносила первое испытание и сама вела свою лошадь. Она сразу же стала учиться седлать и навьючивать лошадей и к концу нашего путешествия делала это превосходно. На первой стоянке мы поочередно несли караул, однако не позволили Екатерине участвовать в нем, невзирая на ее протесты. У нас имелись все основания для бдительности. От часового требовалось следить за лагерем и за лошадьми, пока остальные спали, и быть готовым к нападению медведей… Мы прекрасно знали, что в это время года такое нападение маловероятно, поскольку в тайге для медведей было много пищи, но предосторожность не мешала, и мы твердо придерживались этого правила. У Екатерины Константиновны не было ни ружья, ни револьвера. Не знаю, умела ли она вообще стрелять. Всегда будучи отважной и, можно сказать, разумно смелой, она, как мне кажется, считала лучшим способом атаки и обороны убеждение, хотя в принципе всегда ревностно поддерживала и другие средства. С порядком смены караулов ей пришлось смириться, хотя впоследствии она пыталась нарушить этот порядок всякий раз, когда после изнурительного дня один из товарищей должен был бодрствовать три часа, пока его не сменят. Естественно, мы исключили из числа часовых и нашего проводника, ссылаясь на его возраст… Первая смена всегда была самой трудной, поскольку после целого дня пути и ужина одному из нас приходилось бороться со сном, непрерывно находясь в движении и куря. В эту смену всегда назначали того, кому в предыдущую ночь доставалась короткая смена. Впоследствии мы жалели, что не взяли с собой собаку, однако мы боялись, что она будет лаять. Это было разумное опасение, но оно имело смысл лишь в первый день пути, когда мы находились неподалеку от жилья. В дальнейшем собака стала бы бесценным стражем, а кроме того, помогала бы нам на охоте. Также звери всегда убегали еще до того, как мы успевали достать ружья. Имея собаку, мы могли бы охотиться на крупную дичь.
Собирая запасы продовольствия, мы рассчитывали, что сможем охотиться, так как горы изобиловали птицей, дикими оленями и изюбрями. Но из-за отсутствия опыта мы не понимали, что одно дело – осторожно пробираться через тайгу с ружьем в руках и совсем другое – идти с караваном из четырех лошадей, которые распугивают всю дичь. За все время пути нам удалось подстрелить, и то случайно, лишь одну маленькую птичку. Но мы слышали звуки, издаваемые изюбрями, а иногда даже медведями. К концу нашего пути, из-за полного отсутствия мяса и жиров, наше здоровье было неважным. Питание состояло исключительно из жидкой кашки, сваренной из молотых ржаных сухарей с солью и диким луком, и кирпичного чая без сахара. У нас имелся небольшой запас лекарств, но не было ни соды, ни магнезии, а главным образом хинин, который вообще не понадобился.
На втором и третьем этапах пути мы шли в сторону Верхнеудинска вдоль болотистой таежной речки, которая называлась Читкана. Требовалось пересечь ее, чтобы выйти к горному хребту, который ограничивает долину Баргузина с юга. Чем дальше мы продвигались, тем более трудным становился путь. Река была широкой, а подходы к ней преграждали высокие курганы, разделенные глубокими расселинами, через которые человек едва мог пробраться. Проводник не знал эти края, но, насколько мы могли видеть, вся долина реки была такой. То же самое значилось и на наших картах. Впоследствии мы на горьком опыте узнали, что все речки и ручьи были нанесены на карту исключительно на основании расспросов: никаких изысканий или съемки местности здесь не проводилось.
Посовещавшись, мы решили вернуться к ближайшему селу Читкана, пройти его ночью, затем идти по степи в направлении Бодона и лишь оттуда снова подниматься в горы. Так мы и сделали.
Рано утром возвращаясь к Читкане и неожиданно выйдя на открытое место, мы увидели крестьянина, который ехал на лошади в нашу сторону. Он, несомненно, увидел нас, и мы очень встревожились, так как знали, что нас уже наверняка активно ищут. Крестьянин проехал саженях в двадцати от нас, старательно отворачиваясь. Увидев это, проводник утешил нас, сказав, что этот человек нас не выдаст, поскольку сам боится опознать нас. Весь день мы прятались неподалеку от села. Ночью, когда все стихло, мы быстро миновали его под аккомпанемент громкого лая бесчисленных собак. Не знаю, видел ли нас еще кто-нибудь; в любом случае даже если и видел, то промолчал. Позже мы узнали, что власти нашли следы нашего лагеря на Читкане и решили, что мы пошли вверх по реке к Верхнеудинску. На поиски нас послали один отряд охотников из крестьян вверх по реке, а второй отряд вышел из Верхнеудинска ему навстречу. И лишь встретившись, оба отряда поняли, что мы пошли не к Верхнеудинску, а в другую сторону.
Миновав село Читкана, мы пошли степью, однако, хотя мы и спешили, рассвет застал нас все еще в степи перед глубокой рекой. Мы переправились через нее с помощью бурятов.[49] Они не догадались, что встретившиеся им „золотоискатели“ из города – те самые преступники, которых полиция усиленно ищет уже несколько дней…
Оттуда мы начали подъем в горы, а оставшаяся внизу бурятская деревня только-только пробуждалась от сна. Мы решили, что наконец-то нашли верный путь и что проводник ведет нас по хорошо знакомой ему тропе. Несмотря на утомительный ночной переход, мы продолжали идти до полудня, чтобы убраться как можно дальше от обитаемых мест. Поначалу все шло хорошо. Хотя тропа иногда исчезала, все же ее можно было найти. Зарубки на деревьях находились точно там, где и говорил проводник. К полудню мы удалились верст на пятнадцать от Бодона и решили отдохнуть до утра. Мы вышли почти на самый гребень хребта, точно напротив Баргузина, который могли разглядеть в телескоп. Мы часто вспоминали эту ночь напротив города, в котором зря потратили столько лет жизни… Все мы были возбуждены, уверенные, что раз удалось справиться с главной проблемой – незаметно уйти в горы, – то на дальнейшем пути больше нам ничего не помешает… Брешковская, никогда не терявшая мужества и стойко переносившая усталость, от радости принялась дразнить меня, заявляя, что, наверное, я тоскую вдали от Баргузина и его жителей, особенно женщин, и не прочь вернуться… Линев рассказывал разные случаи из своей жизни в Америке, пока чинил порванное седло, в чем ему помогали мы с Шамариным. Проводник выглядел мрачным, но он был пожилым человеком, и мы приписали это усталости.
На рассвете, проглотив, как обычно, жидкую баланду, мы выступили в путь. Поначалу все шло гладко. Зарубки на деревьях некоторое время продолжались, а потом исчезли. После дневки проводник сказал, что пойдет один искать тропу.
– Думаю, что мы идем правильно, но кто знает? – сказал он. – Я очень давно здесь не ходил.
Он отсутствовал около двух часов, а вернувшись, сообщил, что не нашел зарубок, но все равно нужно
