Такой недостаток знаний обязан главным образом тому факту, что, несмотря на огромные размеры и значение России, за границей о русском народе известно очень мало. Европе неинтересна нация, не отмеченная внешними признаками западной цивилизации. Царь, его двор и министры были для европейской публики знакомыми фигурами, но сто пятьдесят миллионов людей, составляющих русскую нацию, до сих пор остаются неизвестной переменной. В глазах цивилизованного мира эти миллионы представляли собой бесформенную массу кочевников и варваров, которых можно было держать в подчинении лишь царскими указами и казацкими нагайками. Европейская история России воспринималась как история династии Романовых и «благородной расы завоевателей», которые были предками почти всех выдающихся деятелей страны. Под этнографическим термином «славяне» понимались разрозненные варварские племена, покоренные разными могучими народами европейского происхождения.
Таким образом, значение России как фактора в мировой политике определялось главным образом через характер и политику ее правителей и лояльность ее огромной армии. Лишь немногие из иностранцев, путешествовавшие по нашей стране, упоминали массы русского крестьянства как существенный фактор, достойный изучения. Сидя с 1907-го по 1910 г. в заключении в Петропавловской крепости, я читала заметки некоторых иностранцев, которые сумели разглядеть под поверхностью суть явлений. Это были английские офицеры, находившиеся при нашей армии во время Русско-турецкой войны 1877 г., и врачи, работавшие в Поволжье во время эпидемии трахомы. Я с интересом узнала, что эти люди осознавали внутренние резервы крестьянства и понимали, что его недостатки вызваны в первую очередь глубоким невежеством, в котором его держат правящие классы. Однако случайных заметок недостаточно, чтобы Европа научилась понимать Россию. Здесь и целые библиотеки не помогут. Даже высшие классы самой России не понимали крестьянства. Они отчаянно пытались подавить восстания, но не сделали ни одной осмысленной попытки выяснить причины народного недовольства. Необходимо уяснить следующий несомненный факт: нет ни одного столь же терпеливого и миролюбивого сословия, как русские крестьяне. К насилию они прибегают лишь в исключительных случаях, в результате крайнего и длительного угнетения. Их терпение и выносливость феноменальны, и, даже когда они наконец восстают, жажда мести покидает их, как только им перестает что-либо угрожать.
Грандиозная территориальная экспансия России была осуществлена крестьянами с их быками и плугами. Расселившись по стране, они жили в мире с полудикими племенами, с которыми соприкасались. Эксплуатировать и притеснять туземцев начали не крестьяне-переселенцы, а те чиновники, которые появлялись на новых территориях. Крестьяне страдали от тех же злоупотреблений, что и туземцы, и в поисках спокойствия уходили все дальше и дальше в дикие земли. Все, чего хочет русский крестьянин, – мирно трудиться на своей земле. Он покорен, надежен и хранит верность своей вере и моральному кодексу. Он считает себя ответственным хозяином доверенного ему земельного надела. По аналогии он считает весь мир огромным поместьем, в котором не обойтись без главного управляющего. Такие представления служат основой его веры в Бога и заставляют крестьянина подчиняться политическим властям, но его религия и покорность основаны на вере в справедливость как закон, из которого нет исключений, как силу, за которой остается последнее слово при любых разногласиях. Когда зло и притеснения угрожают его праву на мирную жизнь, русский крестьянин спешит обосноваться на новых ничейных землях, но всегда несет с собой свою веру в Бога и в справедливость.
К несчастью, интеллигентные люди понимали крестьянскую душу все слабее и слабее. Они прониклись иностранным образом мысли и не имели правильного представления о требованиях крестьян. Невежественные помещики считали крестьян за скот и обращались с ними словно с лошадями или верблюдами. Они полагали, что если быть с крестьянами добрыми, то те обленятся. Даже хорошие помещики утверждали, что идеал, руководящий крестьянским существованием, – это любовь к земле, желание вложить в нее все свои силы и терпеливо переносить изнурительный труд, который является уделом крестьянина. «Что такое? Иван хочет бросить свою землю и уйти на работу в город? Что он за крестьянин?» – говорил помещик, даже не понимая, что Иван, его жена и дети умирают с голоду. Для крестьянина же среднего состояния не существовало. Если он переставал быть покорным и терпеливым поселянином, то превращался в Пугача. Ни историки, ни политики не могли увидеть в крестьянине обычное человеческое существо. Такое фатальное заблуждение в конце концов навлекло кару на голову тех, кто считал, что русское крестьянство представляет собой «бессознательную стихию наподобие воды, воздуха или земли, которая, подобно им, управляется внешними силами».
Помню, что однажды в детстве, услышав разговор родителей, я отправилась к своей старой няне, которая помнила французское нашествие 1812 г., и возбужденно спросила ее:
– Ты знала Пугачева? Ты слышала о нем?
Старая няня нахмурилась и поспешно ответила:
– Да, я слышала о Пугачеве, но о нем запрещено говорить. На что тебе сдался Пугачев?
В 1861 г., когда крестьяне получили волю, мне было 17 лет. Я уже многое знала о положении крестьян в поместье моего отца и во многих других поместьях. В целом крестьяне были угрюмыми людьми. Лишь изредка им удавалось предаться пьяному веселью на свадьбе или на крестинах. Они жили в постоянном страхе перед помещиками и чиновниками. Молодежь в кандалах отправляли в город и забирали в рекруты. Полицейские комиссары отбирали лошадей и коров и продавали их за недоимки. Крестьян пороли за мельчайшие провинности. Браки заключались по произволу помещика, без согласия венчающихся. Девочек и мальчиков забирали на службу в усадьбу как помощников кучерам, поварам и дворецким. Подобное творилось в больших поместьях. В мелких все было еще хуже, поскольку с крестьянина требовали очень много, а над душой у него все время стоял помещик. Так как у крестьян редко водились деньги, они были практически не в состоянии платить оброк, и помещики постоянно забирали себе результаты их труда.
Не следует думать, что я описываю ситуацию во владениях исключительно жестоких или, напротив, чрезвычайно гуманных помещиков. Так обстояло дело в среднестатистическом поместье, где помещик привык обходиться с крестьянами как с низшей расой. Стоит ли удивляться, что они не отличались жизнерадостностью? Повседневные несправедливости и унижение достоинства истощали терпение крестьян и порождали у них состояние постоянного недовольства как знатью, так и вообще какими-либо властями. Чиновники почти никогда не вставали на сторону крестьян в тяжбах. Лишь если какой-либо негуманный поступок приводил к смерти крестьянина и дело получало такую огласку, что власти не могли заткнуть рты путем подкупа, они предпринимали что-нибудь для защиты крестьян. В подобных случаях наказание обычно сводилось к тому, что поместье преступника передавалось под опеку комитета, состоявшего из друзей и соседей помещика, которые секли крестьян-жалобщиков и отправляли их в Сибирь.
Государственным крестьянам также приходилось нелегко. Земли у них было больше, и они были избавлены от барщины, но исполняли другие повинности и находились в полной власти бюрократов, совсем не заинтересованных в их благоденствии. Эти чиновники старались как можно быстрее выжать из крестьян как можно больше денег, и лишь на особенно плодородных землях государственные крестьяне жили в относительном достатке.
Как же крестьяне отвечали на угнетение, которому их подвергали? В тех поместьях, где еще была возможность как-то прожить, они покорно тянули свою лямку и утешали себя мыслью, что все могло быть еще хуже. Они говорили: «У нас неплохой хозяин. С ним можно жить. В соседней деревне совсем худо. Смотрите, сколько людей там повесилось и сколько девушек утопилось!» Но даже от этих послушных крестьян порой можно было услышать такое: «Видно, мы обречены вечно работать на помещиков. В аду нам придется подбрасывать дрова в огонь под их котлами!» Эти слова звучали и как шутка, и как пророчество.
Еще в середине XIX в. крестьяне хранили память о Пугачевском восстании и с нетерпением ждали новой попытки освободиться. При этом они надеялись не на царя, а на Бога и святых. Знать волновалась. Во время правления Николая I ей жилось куда спокойнее. Тогда говорили: «У нас очень умный император. Он любит Россию, а Россия любит его». Николай ездил по России в коляске в сопровождении второго экипажа для слуг и местного полицейского комиссара. На переправах через реки его всегда встречали толпы восторженных крестьян – и никаких солдат. Императора охраняла народная любовь. Крестьяне видели в нем своего будущего спасителя, а помещики считали царя своей надежнейшей опорой. Сам он считал, что такое обожание положено ему по праву рождения; но говорят, перед смертью Николай сказал: «Возможно, я был слишком самоуверен». Однако было уже поздно что-либо исправлять.
