всех ныне зарубежных, но искони русских земель, дабы никто уж не смел потом воевать Русь…
Старый государь весьма был обрадован таким оборотом дел с Рязанью.
— Поручаю тобе, Иване, — говорил он, — подготовь договор-то с родней рязанской. Княжество их разделим пополам меж братьями. Старший будет великим князем. Вижу, с детства привыкли они Москву и Рязань за един считать…
— Верно, государь-батюшка, — с горячностью подтвердил Иван Иванович. — Право бабка-то мыслит: верней и послушней они братьев твоих единоутробных.
— В договоре-то не забудь упомянуть о Литве, дабы за един Рязань с нами против Литвы воевала. Дьяк Майко поможет вам составить докончание по правилу. За Рязань яз спокоен, яко за родное гнездо свое. Сие — не Тверь…
— А что Тверь-то? — возразил Иван Иванович. — Слаб он, дядя-то мой Михайла…
Иван Васильевич рассмеялся и зло молвил:
— Зато на дуде игрец вельми добрый. Вот продудит он свое княжество-то, а как, того и сам не приметит. Михайла-то по неразумию своему непременно потянет, как яз тобе и ранее сказывал, не к нам, а к Казимиру…
Дня через три договор о дружбе и взаимопомощи между Москвой и Рязанью был подписан и в день отъезда рязанских князей отпразднован в хоромах старого государя. В крестовой Ивана Васильевича был отслужен благодарственный молебен самим митрополитом. Потом, на прощальном торжественном обеде в государевой передней, великие князья московские и рязанские пили здравицы друг за друга и за всех близких своих. Пировали с великими князьями и семейства обоих государей, и старая княгиня Марья Ярославна, и почти все родичи, и ближние бояре, и митрополит Геронтий.
За беседой застольной государь Иван Васильевич, веселый и приветливый со всеми, часто шутил и смеялся, а перед глазами его четко стояли строки из договора с Рязанью, в которых великий князь рязанский ему обет давал:
«А от вас ми, от великих князей, к литовскому никоторыми делы не отступати, а быти с вами, с великими князьями, на литовского везде заедин…»
Еще тесней, чем с Рязанью, кровные узы с Тверью у государей московских, но искренней дружбы нет между обоими великими княжествами. Не один век богатая Тверь с Москвой борется за барыши да за пути торговые от западных стран к морю Хвалынскому. К тому же привыкли князья тверские опоры искать у князей литовских да у королей польских, а от Москвы новгородскими землями огораживаться да на Орду надеяться. Ныне ж, сверх того, пошли ссоры между тверскими и московскими князьями и боярами из-за вотчин своих, ставших порубежными. Захватывают они всеми правдами и неправдами друг у друга деревни и села, а князья великие из-за них спорят. Споры же эти всегда не в пользу тверичей кончаются — не под силу князю тверскому один на один копья ломать с Иваном Васильевичем. Окружен князь Михайла, стеснен отовсюду московскими землями, и нет нигде ему прочной опоры.
— Рано ли, поздно ли, а сожрет Москва нашу Тверь, — говорят меж собой тверские бояре и дети боярские.
— Кто из них поизворотливей, тот уж спешит стать поскорей московским подданным, переходит к великому князю Ивану, «отсаживается с вотчиной» от князя своего Михаила.
К концу же этого, тысяча четыреста восемьдесят третьего, года дьяк Майко на утренних докладах обоим своим государям чаще и чаще стал сообщать о переходах тверичей под московскую руку.
Иван Иванович весьма этому радуется и, оставаясь с юной княгиней своей наедине, всякий раз весело говорит ей о Твери:
— Ежели так от дяди моего будут и далее отсаживаться князья, бояре да дети боярские, то и двух лет не пройдет, как от его княжества ничего, опричь удела тверского, не останется!..
— Пошто же так он деет? — удивлялась Елена Стефановна. — Ты же сам мне сказывал, что князь тверской может сорок тысяч войска собрать. Пошто он князей своих силой не держит?
— У моего государя-батюшки с дядей моим Михайлой докончание есть, — с улыбкой ответил Иван Иванович, — и по нему князья и бояре их могут от одного государя к другому отъезжать с вотчинами своими по своему хотенью.
Иван Иванович рассмеялся и добавил:
— Токмо от нас никто в Тверь не смеет отъезжать, а из Твери к нам чуть не всякую седмицу едут. Когда сие докончанье писали и крест целовали, не мыслил Михайла-то, что Москва его кольцом окружит.
Елена Стефановна задумалась и, прижавшись к Ивану Ивановичу, тихо молвила по-итальянски:
— Страшен отец твой. Исподтишка, незаметно и долго опутывает он врага, словно паук. Зорко следит, чтобы тот шевельнуться не мог, и все оплетает его, оплетает…
Она вздрогнула всем телом и прошептала:
— Пока не задушит совсем…
К концу февраля, недели за полторы до нового года, дьяк Майко, делая доклады обоим государям, сообщил:
— Ныне паче прежнего умножаются переходы к нам тверичей. Доброхоты же наши сказывают, что князь-то Михайла с девятого сего месяца, с погребенья княгини своей Софьи Семеновны, совсем в малодушие впал. Бояре же, слабостью его пользуясь, так и прут к нам один за другим…
— Добре сие, — перебил дьяка Иван Васильевич, — токмо сам-то Михайла не к добру затаился, яко мышь в норе. Не нравится мне затаенность его и нарочитое смиренье. Глубже в сие вникать надобно.
Старый государь смолк и задумался. Молчали и дьяк и молодой государь, боясь нарушить ход мыслей Ивана Васильевича.
— Нету с нами Федора Василича, — заговорил тихо старый государь, — трудно без него думу думать.
Дьяк Майко заволновался, хотел что-то сказать, но государь продолжал с едва заметной усмешкой:
— Оба вы подумайте, — все ли бояре и князи от Михайлы отсесть хотят? Нет ли иных, которые другие пути ищут? Не ходят ли они на тайную думу к своему князю?
— Непременно есть такие! — воскликнул Иван Иванович. — Даже среди наших удельных и других вотчинников такие есть, которые и к нам и от нас тянут…
— Будем, сынок, токмо о тверских думать, — резко остановил государь своего соправителя, — о наших же мы с тобой после побаим.
— Мыслю, государь, — осторожно заговорил дьяк Майко, — есть на Твери много людей за нас, но много и за Литву…
— Ну, слава Богу, — смягчился Иван Васильевич и, помолчав, добавил: — Значит, Тверь-то не одна решает дело. Есть круг нее и мы, и круль Казимир. Тверь-то доска, на ней нам с крулем в шахи играть, а может, и в ратную игру. Подумать нам надобно и о том, что ведает и мыслит сам круль польский, он же ведь и князь литовский. Ведает, мыслю, он и про псковские нестроенья со смердами, ведает и о злоумышленьях наших удельных, ведает и о распрях церковных, помнит о вражде нашей с ливонскими немцами и Ганзой, помнит, что Рым десятину с костелов ему давал на войну с Москвой. Ведает и о том, что хоша Орды нет, но есть еще остатки ее. Разумеете? Может, нам хотят новую Угру изделать?..
— Разумеем, разумеем, государь, — ответили и сын и дьяк, но по-разному отнеслись к тому, что теперь поняли.
Иван Иванович стал мрачным и задумался, а дьяк Майко радостно засуетился.
— Государь, — заговорил он, — просветил ты мысли мои! Сватовство ведь в Твери идет. Баили доброхоты наши, что-де некой из бояр тверских, сносясь с Казимиром, спрашивали близких вельмож Казимировых, отдаст ли он внучку свою за князя Михайлу, ежели тот сватать будет ее. О сем ты ведаешь. Ныне ж яз не успел тобе довести еще новый слух, который до нас дошел. Бают, Казимир-то дал уж согласие на брак сей. Михаил-то мыслит, что ты будешь считаться с Казимиром и станешь меньше теснить Тверь…
— Добре, — перебил дьяка Иван Васильевич. — Ныне тобе два дела: одно — следи за Тверью, и как оженится Михайла, так пошлем поклоны и подарки молодым с Петром Федорычем Заболотским. Побай с ним, дабы разумел, что ему вызнать надобно. Глаза у него и уши на виденье и на слышанье…
