при каких условиях мы можем подвергнуть отрицанию наше прошлое в качестве данного.
Рассмотрим самый экстремальный случай — обращение, что будет выглядеть с точки зрения моих друзей как отречение от всего того, что я до сих пор утверждал и во что верил. При каких условиях акты отрицания, которые я противопоставляю своим прежним убеждениям и системе обосновывающих их доводов, могут предстать для меня самого в качестве отрицания отрицания, в качестве пересмотра суждений о себе самом, но не отречения от самого себя? Если я не намерен отречься от самого себя, то мое решение отнюдь не является полным неантизированием моего прошлого; даже самое что ни на есть радикальное обращение способно неантизировать мертвое прошлое лишь для того, чтобы в результате можно было обнаружить и раскрыть живое прошлое, актуализирующееся через «кризис»; новое предстает как изменение образа в моем прошлом, превращающее форму в содержание, а содержание в форму; и таким образом я отвергаю собственную позицию лишь потому, что принимаю нечто другое. Само слово «принимать» («assumer») не является чуждым лексике экзистенциализма; оно знаменует восстановление былой значимости утверждения в философии отрицания; благодаря этому принятию я даю продолжение самому себе, преодолевая самые радикальные «кризисы» существования; обращение не является сознанием отторжения; скорее всего ко мне приходит осознание освобождения от всего нелепого, неприемлемого, мешающего мне; я просто отрекся от того, что на моем пути, подверг отрицание отрицанию; так, совершая отрицание более глубокого характера, чем все мои отказы, я рассчитываю через обращение наилучшим образом продолжить свою жизнь как более полное самоутверждение.
Все то, что мы только что сказали по поводу денегации в связи с прошлым, побуждает нас обратиться к будущему и рассматривать решение как проект. И вероятно, именно отсюда проистекает приоритет отрицания в свободе. Ибо что представляет собой проект? Не является ли он событием, которого недостает вещам? Будучи проектом, не являюсь ли я тем индивидом, который, согласно эпатирующему образу Сартра, претерпевает своего рода декомпрессию в мире вещей. Не является ли ценность той недостаточностью, той пустотой, которую я образую перед собой, для того чтобы наполнить ее действиями, и в том смысле, в каком говорят о верности обязательствам, осуществлении своей программы, выполнении обещания?
Пусть этот проект имеет негативный смысл, пусть ценность — это то, чего недостает данности, все это так, и предпринятый Сартром анализ требует не опровержения, а своего рода критического ответа, который подтверждает этот анализ и превзойдет его.
Мне кажется, что можно показать, что любое оспаривание действительности, в результате которого ценность приходит в
мир, содержит в себе утверждение бытия. Я думаю, что это можно показать путем изучения таких внешне наиболее «не-антизирующих» ценностных установок, как возмущение, протест, возражение, бунт.
Что значит бунтовать? По-видимому, сказать «нет»: нет, я больше не буду с этим соглашаться, я больше не буду этого терпеть. Однако раб, бунтующий против господина, не просто отрицает господина, он утверждает собственную правоту; как справедливо говорил Камю, не вдаваясь в рассмотрение метафизических следствий: «Одновременно с отторжением инородного в любом бунте присутствует полное и непосредственное воссоединение человека с определенной частью его самого», и затем добавляет: «…не всякая ценность предполагает бунт, но любой бунт неизменно апеллирует к какой- нибудь ценности». Слова «присоединение», «апелляция» имеют преимущественно положительное значение. Быть может, объектом воссоединения является то, что не существует, потому что раб отстаивает перед своим господином свое предназначение, для которого нет места в этом мире? Для этого предназначения совершенно нет места в сфере данного присутствия, тем не менее присоединение, порождающее бунт, является подтверждением «я есмь» за пределами — данности (l'etre — donne), и утверждение «я есмь» полностью адекватно утверждению «я обладаю ценностью». Присоединение ведет непосредственно к существованию — ценности (l'existence — valeur), к достоинству, которые представляют. собой не столько отсутствие в мире, сколько стремление быть; желание того, чтобы «другой был», выражено здесь просто и лаконично, как «это надлежит сделать»; таким образом «надлежит сделать»; относящееся к ценности, и «пусть он будет», относящееся к существованию другого тесно взаимосвязаны.
Как мне кажется, если ценность приобретает форму активного утверждения существования другого, соотносимого с моим существованием, мы больше не можем рассматривать ее только как недостаток чего- либо. Благодаря ценности я превосхожу самого себя и воссоединяюсь с другим. Я соглашаюсь с тем, чтобы он был для того, чтобы был также и я сам, чтобы я существовал не только в качестве желания — жить, но и в качестве существования — ценности. Я сказал, что не ценность является недостатком, а что, наоборот, самой ситуации как вопиющему недостатку ценности недостает ценности. Это вещам не достает ценности, а не ценностям недостает бытия.
Данное обсуждение не было напрасным: если в экзистенциализме преобладают моменты отказа, вызова, разрыва с данностью, расхождения, то это потому, что, с одной стороны, момент неантизирования данности всегда омрачен виной желания аннигиляции другого; однако философское размышление является проясняющим в том плане, что позволяет выделить утверждающую основу, стоящую за гневом и благородством, внутренним желанием уничтожения; с другой стороны, момент существования — ценности другого, лежащий в основе уважения, всегда омрачен мистической тенденцией сокрытия этого утверждения под покровом высокопарных абстракций: справедливости, свободы… Тем не менее утверждение существования через существование, существования другого как условия моего собственного полного и целостного существования не обрекает меня на философию сущностей, а ориентирует на философию акта существования. Экзистенциализму свойственна двойная иллюзия: он смешивает отрицание отрицания со страстями, замыкающими его в сфере негативности, он полагает, что альтернативой свободе — ничто является бытие, воплотившееся в сущности.
Подведем итоги данного этапа нашего размышления, отстаивающего утверждение в недрах рассуждения о ничто. Вначале мы заявили: способность денегации сознания определяется отрицанием второго уровня; это — отрицание отрицания; ничто конечности представляет собой ничто первого уровня. Таким образом данный анализ открывает возможность вновь обрести утверждение в сфере отрицания отрицания. Затем мы заявили следующее: в действительности в любом, даже в самом радикальном отрицании сознания всегда можно обнаружить имплицитно присущее ему утверждение: разрыв с прошлым, прорыв в будущее через бунт. Нужно ли идти дальше? Возможно ли показать необходимую взаимосвязь отрицания и утверждения? Иначе говоря, обладает ли утверждение фундаментальной ценностью?
