Хотел закричать, а губы спеклись и только смог, что прохрипеть. Дернулся, чтоб заметили, не похоронили, и от боли вновь в беспамятство впал.
Сколь прошло времени и как что было, узнал потом. А было так.
Очнулся я, смотрю кругом всё белое, чистое и красивое. Понятно, что не в госпитале. Думаю, может помер? И тут боль почувствовал, но не ту страшную, от которой в беспамятство впал, а вроде как маленький щенок скулит, но терпеть можно. Сколь так лежал — не знаю. Потом дверь слышу — приоткрывается. Я глаза прикрыл, жду — что будет. А сам сквозь щёлки подсматриваю. Вошла молодая женщина. Положила мне на лоб руку. Потом маленькой ложечкой губы смочила. Сам не знаю, как вдруг глаза-то и открыл. А она улыбнулась: 'Вот и хорошо. Теперь начнёте силы набирать'.
— Где я, — говорю, как дурак, а она:
— Вы пока поспите, потом я вам покушать принесу и всё расскажу. Да вы не беспокойтесь. Немцы далеко отступили. Опасности никакой.
А голос такой ласковый да спокойный. Я и вправду уснул.
Когда окончательно в себя пришел, то ужас меня обуял, я даже разобъяснить не могу какой. Жить не хотелось, и всё тут. Одной ноги нет. Да ноги до самой половинки… потрогать — страсть. Вырвало так, что всего сустава как не было. Однако от потери крови не помер потому, что, Марта говорит, нога на сухожилиях повисла и крупные сосуды с кровью не повредились. Когда она меня из могилы вытащила, то полевой хирург оперировать не хотел. Сказал, что на такую грязь никакого антисептика не хватит. Да и вообще шансов — никаких. Притащила она меня к себе домой полумертвого, собрала дома что ценного было да к знакомому врачу. А он старый, как пень. Сам потом видел. Но согласился. Только, говорит, сил уж нет, и придется ему помогать. Так и отрезали они мне ногу. Похоронила её Марта возле дома. Ходил потом смотреть на это место. А меня выхаживала долго. Но и это бы ещё пережил. Да выяснилось, что когда меня хоронить собрались, то документы похоронная команда, как положено забрала и солдатский медальончик тоже, значит, по всем правилам похоронку отправили. Так что меня вроде и нет на свете. Отписал сначала родителям, что, мол, так и так, ошибка вышла — жив Ваш сын. А мне так скоро ответ приходит, что похоронили их вместе с другими жителями деревни, так как всех вместе расстреляли немцы из-за партизан. Я к этому времени уже себе деревянную ногу сам соорудил. Смотреть срамно, да всё в хозяйстве не в обузу. А тут как такое узнал — запил, хоть был до этого не пьющий совсем. Как-то пьяный свалился с этой самодельной ноги, лежу на земле, смотрю в небо и думаю, что ж это оно не хочет солдата принимать? За что мне муки такие? А Марта нашла меня и волоком, как куль с дерьмом, так до самого дома дотащила. А у крыльца как заорет на меня: 'За что ты меня так, за что? Да неужели, говорит, я самая поганая баба!'. Эту ночь мы впервые провели вместе. И веришь ли, но никакого дефекта я у себя как у мужика не обнаружил.
— Повезло тебе, однако. Ногу оторвало вона до кель, а хозяйство сохранилось. Видать и впрямь бог планировал, что жисть твоя ещё продолжиться, — сосед нервно хохотнул. Ему явно было не по себе от услышанного. Но прерывать рассказчика, всё-таки, не хотел.
— Время шло. Сразу жене написать о таком своем виде не насмелился. А тут как-то вечером смотрю — Марту прямо наизнанку выворачивает. Чего, спрашиваю, никак отравилась чем?
— Отравилась, говорит, отравилась, — а сама смеётся.
Так и появилась у меня третья дочь. Ну, думаю, она меня с того света достала. Не могу её одну в это тяжелое время бросить. Вот подмогну немного дите подростить и домой. Дома-то похоронка на меня, значит и пенсию получают. А эта как тут? К этому времени документы мне Марта выправила, одной ей ведомыми путями. Только звался я теперь Ёрганом. А фамилия её, Мартина, значит. Но всё лучше, числиться живым, чем ходить покойным. Прошел год. Дочка наша ходить начала. А меня по ночам совесть и тоска стали так допекать, что жить со мной стало невозможно. Много слёз Марта вылила. Сколь раз себе клялся, собирайся да уходи, не тирань бабу. А как подумаю, что приду и всё разобъяснять буду — не могу. Тем временем Марта ещё дочь родила. Как-то тихо так, само собой.
— Я, говорит, женщина замужняя и это всё естественно.
Ладно, думаю, эту вот подращу, а там… Уж теперь и сам не знаю, как быть. Письма жене ни одного не писал, а то с них пенсию за потерю кормильца сымут. А горе она уж давно пережила.
— Ну, а счас-то ты куда направился?
— В деревню, где родители жили. Кто знает, может что узнаю… Али уж могиле поклонюсь.
Мужики еще немного поговорили о том о сём, и затихли. Только рассказчик за стенкой у Акулины всё ворочался и ворочался. То ли отрезанная нога болела, то ли душа, от которой ничего отрезать нельзя.
Акулина лежала и, растревоженная услышанным, молилась.
— Господи, если выпадет испытание рабу твоему Тимофею не на жизнь, а на смерть, помоги, отведи, помилуй. Пошли ему помощь, как послал этому человеку.
И долго ещё растревоженное сердце не давало ей покоя.
Глава 12
НА НОВОМ МЕСТЕ
Состав звякнул, зашипел паром и стал медленно подкрадываться к перрону. Акулина и Прасковья прилипли к окну. Поезд полз вдоль каких-то построек, а они никого из своих не видели.
— Устишку-то видишь, щёль?
— Да чей-то не успеваю разглядеть. Покель не увидала.
— Куды ж нам теперь?
— Погоди. Вот сойдем. Вещи получим. А там видать будет. Может, они письмо не получили.
— Ты ж ещё и телеграмму посылала?!
— Ну щёж, може тоже не получили.
А поезд тем временем запыхтел и остановился. Люди вытащили свои вещи в проход, готовясь на выход. Только брякнул открывающейся дверью тамбур как послышались крики и ругань кондуктора.
— Молодой человек, молодой человек, дай людям выйти.
Что он ей отвечал — Акулина не слышала, но выглянув в проход увидела пробирающегося через чужие тюки Илюшку. Извиняясь направо и налево, он заглядывал в каждое отделение, вспотевший и взволнованный.
— Тута мы, Илья, тута!
— Ну, наконец-то! Второй поезд с энтим номером встречаем. — Илья плюхнулся на сиденье.
— Нечего спешить. Остановка конечная, дальше всё одно не увезут. Вот люди сойдут, а там и мы. Бабушку на вокзале посидеть устроим, а сами пойдем вещи получать. А там машина на завод погрузку закончит, да нас сверху подберет.
— Будет тороторить-то. Чегой-то про поезд-то говорил?
— Дак, тётка Кулинка в письме номер поезда отписала, номер вагона указала, а дату отправки — нет. А такой поезд приходит раз в неделю. Вот мы как письмо получили — кинулись первый же поезд встречать. А телеграмму Вашу только потом получили. Да сегодня мать и девчонки на работе, а я во вторую. Так что приходится одному Вас встречать.
К этому времени проход вагона опустел и Акулина, Прасковья и Илья с тюком, вышли на перрон.
Потихоньку жизнь семьи вошла в привычную колею.
Акулина устроилась работать на строительство жилых домов. Рабочих рук не хватало. Война окончилась. И многие стали возвращаться на прежнее место жительства. За годы войны в городе выросли крупные заводы. Требовалось строить жильё, больницы, детсады, школы. Половина из тех, кого знала Устинья и кто ушел на фронт вместе с Тихоном и Иваном — не вернулись. Многие возвращались калеками. В конце лета 1945 г. на строительство стали поступать японские военнопленные. Акулина таскала кирпич и раствор на строительстве жилых домов, которых одновременно строилось несколько и все они были из кирпича. Поэтому называли их Каменный квартал. Так это название и осталось, хоть есть у этих домов теперь и номера и улицы. А ещё, ближе к Енисею почва была песчаная — там теперь улица Песочная. Таскал носилки вместе с Акулиной маленький, считай как она ростом, японец. Работали добросовестно,
