спустились с холмов и направились к дому. Подходя, юноша увидел свою медвежью шкуру, разложенную для просушки; перед входом лежала груда медвежьих костей, а входя в главную комнату, он заметил медвежьи лапы. Он крепко закрыл глаза, занял свое обычное место на лавке и сделал вид, что крепко спал. Будто бы неожиданно проснувшись, он сказал: «Во сне я видел медвежью шкуру, растянутую позади дома», но старуха ответила только: «Должно быть, ты много думал о человеке, который когда-то обидел тебя». Сын снова сделал вид, что спит, а проснувшись, сказал: «Кажется, я видел еще много медвежьих костей у входа». Старуха повторила свой прежний ответ; но в третий раз, когда сын, вроде бы проснувшись, сказал: «Во сне я видел здесь, под лавкой, две медвежьи лапы», а старуха снова повторила то же самое, он вдруг открыл глаза и сказал: «Мать, я имел в виду вот эти лапы». Тогда она поняла, что к нему вернулось зрение, и воскликнула: «Съешь их, съешь их, пожалуйста!» После этого он стал жить как прежде и вновь начал охотиться на тюленей; но через некоторое время у него возникла мысль отомстить своей отвратительной старухе матери. Скоро должен был наступить сезон, когда у окованного льдом берега начинают появляться белухи; охотился он на них следующим образом: выходил на лед с сестрой и, обвязав охотничий ремень вокруг ее пояса, бросал гарпун, прикрепленный к ремню, в дельфина. Таким образом, сестра служила ему вместо охотничьего пузыря. После этого они вместе принимались тянуть, пока не вытаскивали зверя на лед, где потом и убивали его.
Однажды, вернувшись домой, юноша спросил сестру: «Любишь ли ты нашу старую мать?» Она не ответила; но когда он повторил вопрос, сказала лишь: «Я больше привязана к тебе, чем к ней; ты единственный, кого я действительно люблю». – «Ну тогда завтра она будет служить нам вместо пузыря. Я отплачу ей за то, что она ослепила меня». Они сговорились; вернувшись в дом, где мать была занята починкой башмаков, он сказал ей: «Ужас, как мы устали сегодня, пока вытаскивали добычу! Пусть завтра сестра моя отдохнет; а пока ты могла бы послужить мне вместо охотничьего пузыря. Ты ведь, наверное, сможешь устоять, когда белуха потянет ремень». Мать согласилась, и на следующее утро все они спустились к открытому морю. Но когда появились белухи и он собирался уже загарпунить одну, она сказала: «Выбери одну из самых маленьких, а не крупную» – и, заметив, что к берегу подплывает несколько очень мелких белух, воскликнула: «Смотри, попытайся взять одну из этих!», но он ответил: «Они тоже слишком крупные». В это мгновение, однако, на поверхность поднялась одна из самых крупных белух; он загарпунил ее и одновременно выпустил из рук ремень; а когда белуха подтащила мать к самой воде, воскликнул: «Помнишь ли время, когда ты ослепила меня?» Она изо всех сил старалась удержаться, но он подтолкнул ее ближе к воде и сказал: «Эта белуха поможет мне отомстить». Оказавшись у воды на самом краю, она воскликнула: «Мой улло! (женский нож)! Это же я нянчила тебя!» С этими словами она упала в воду и вскоре скрылась под ней. Но она все же появилась еще раз на поверхности, крича: «Улло, мой улло! Я нянчила тебя!», но после этого исчезла навсегда. Говорят, позже она превратилась в рыбу, а ее распущенные волосы обернулись длинным твердым зубом; от нее-то, говорят, и произошли нарвалы. Белухи уплыли, а брат с сестрой вернулись в дом и принялись сокрушаться о том, что лишились матери; совесть мучила их – ведь она нянчила их и заботилась о них в детстве. Теперь они пришли в ужас от своего поступка и не смели оставаться в своем маленьком доме. Они бежали на восток, далеко на большой материк, и бродили там далеко от моря. Поначалу юноша совсем не хотел убивать птиц, жалея их, так как именно птицы вернули ему зрение. В конце концов, однако, он убил лебедя, потому что сестра захотела его, и говорят, что это была единственная птица, которую он добыл за оставшуюся жизнь. Они выстроили себе дом в глубине суши; дожили до глубокой старости и никогда не имели друзей. Наконец они захотели показаться людям, и он решил направиться к какому-нибудь месту, где был ангакок (языческий священник). Через некоторое время он нашел таких людей и решил дождаться времени, когда ангакок будет заклинать духов. Тогда он направился к дому; но стоило ему приблизиться, как ангакок начал жаловаться, а затем воскликнул: «Я выпущу на тебя духа; большой огонь уже совсем рядом!» (т. е.
3. Игимарасугсюк
(Эту несколько наивную, но все же любопытную сказку хорошо знает каждый ребенок в Гренландии; один из вариантов привезен с Лабрадора и, несомненно, является иным прочтением того же оригинала, хотя и значительно измененным и переработанным.)
Говорили об Игимарасугсюке, что он всегда очень скоро терял своих жен и всегда столь же скоро женился вновь; но никто не знал, что он убивал и съедал жен, а с ними и своих маленьких детей. Наконец он женился на девушке, у которой был младший брат и много другой родни. Вернувшись однажды в дом после оленьей охоты, он сказал своему шурину: «Прошу тебя, пойди и принеси мой топор; ты найдешь его под лодочным помостом» (специальным помостом, куда на зиму укладывали лодку), а сам поднялся и пошел следом за ним. Услышав истошный крик брата, жена Игимарасугсюка выглянула из дома и увидела, как муж догнал мальчика и ударил его по голове; тот упал замертво. После этого Игимарасугсюк приказал жене разделать и сварить кое-какие части тела ее брата. Сам он начал есть; жене он тоже предложил кусок руки и настоял, чтобы она поела вместе с ним. Но она только сделала вид, что ест, и спрятала свою порцию под золой очага. Потом муж воскликнул: «Мне кажется, ты плачешь!» – «Нет, – ответила она, – я всего лишь немного смущена». Доев шурина, муж начал откармливать жену; для этого он приказал ей есть один только олений жир, а воды пить не больше, чем поместится в маленькой раковине. Наконец она так растолстела, что совсем уже не могла двигаться. Однажды он ушел и тщательно запер за собой вход в летний шатер – закрепил его прочными ремнями. Когда прошло уже порядочно времени, она взяла нож, упала с лавки и сумела докатиться до самого входа. С огромным трудом она перебралась через порог и, оказавшись у входа, разрезала ножом ремни, которыми был закреплен занавес. Затем она докатилась до грязной лужи и напилась вдосталь; после этого почувствовала себя легче, сумела подняться на ноги и вернуться обратно. Она снова вошла в шатер, набила свою куртку и положила ее на лавку спиной кверху, а затем как следует закрепила вход и ушла. Но она была уверена, что муж очень скоро кинется за ней в погоню, поэтому спустилась к огромному куску дерева, вытащенному на берег, и наложила на него заклятие. Она пела так: «Киссугссуак пингерссуак, иа-ха-ха, арапе, купе, сипе, сипе сисариа». После этого дерево раскрылось посередине; она вошла внутрь и снова запела: «Киссугссуак… арапе, маме, мамесисариа». И дерево сомкнулось вокруг нее, оставив ее в полной темноте. Через некоторое время она услышала, что пришел муж. Он вошел в шатер и, увидев набитую куртку, проткнул ее своим копьем; обнаружив, что это на самом деле такое, он выбежал наружу и побежал по следам жены прямо к бревну. Там он остановился, и она ясно услышала его слова: «О, как жаль! Напрасно я так долго ждал и не убивал ее! О бедный я, несчастный!» Затем она услышала, что он развернулся и ушел. Он несколько раз возвращался, но все следы заканчивались возле большого дерева, и в конце концов он ушел окончательно, а она опять пропела «киссугссуак…». Тут же ствол дерева раскрылся, она выбралась и побежала дальше. Затем, чтобы он не догнал и не нашел ее, она спряталась в лисьей норе. Опять все следы кончались перед норой, и муж не мог понять, куда она подевалась. Она слышала, что он даже пытался рыть землю голыми руками; но вскоре устал и ушел прочь, хотя несколько раз возвращался, как в первый раз, и так же оплакивал самого себя: «О, какой бедный, какой несчастный я человек!» и т. п. Поняв, что он ушел наконец, она вновь пустилась в путь. Все же, опасаясь мужа, она спряталась в третий раз в каких-то кустах. Вновь она слышала, как он
