— Вы, значит, пацифист? А как насчет обеда?
— Я не пацифист и не милитарист. Однажды, когда я так рассуждал, какой-то магистр философии напомнил мне о самозащите и спросил: что бы вы сделали, если бы бешеная собака вцепилась в ваш зад? Перед этим он горячо разглагольствовал о готовности к обороне. А потом задал мне такой вопрос. Я на него поглядел и удивился вслух, что же это за преподаватели в университете, если такие типы бегают по городу с дипломами магистров в кармане? У нас на политехническом такой мужик никогда бы не получил диплома.
— Но оттуда выходят и еще более удивительные магистры... Пойдем?
— Идем, идем, у меня уже аппетит разыгрался.
Он закрыл трубу, заткнул дымник, смахнул со лба пот, тщательно прикрыл дверь, присел на крылечке и вытащил трубку.
На березах, на берегах и на озере — везде следы осени. Даже вода кажется темнее, чем несколько недель назад.
Он взглянул на тропинку и прислушался. Пора бы ему приехать. Но машины не слышно. Это Топи должен приехать. Позвонил на днях и предложил вместе попариться. Соскучился, говорит, по старому озеру. Можно бы, мол, и раков половить, если придется.
Он, конечно, все понял. В правлении дело рассматривается на следующей неделе. Топи приедет его уговаривать.
В окнах дома появился свет. Кристина зажгла свечи. Эса помогает ей накрывать на стол. Эса уважает Топи больше всех его друзей. Может быть, потому, что еще пару лет назад Топи носил генеральские нашивки.
На пригорке вспыхнул свет и осветил сосняк. Послышался шум мотора. Топи едет. Пусть едет, он посидит тут и подождет, пока баня нагреется. Пусть Кристина пошепчется с Топи. Для нее эта история была сюрпризом. Она все еще не может опомниться от потрясения. Даже про заседания свои забыла. Машина въехала во двор. Мотор замолк. Хлопнула дверца. Открылась дверь дома. Послышались голоса. Хриплый командирский пропитой голос Топи. И растерянный — Кристины. Кристина отводит душу. Конечно, отводит. Такое, мол, несчастье случилось. А она даже и не предчувствовала. И Пентти тоже. Не говоря уж об Эсе. Но Эса сразу сказал, как только услышал, что он так и предполагал. Ведь Хейкки даже упал в воду, когда они острожили. Пентти только посмеивается. Говорит, Хейкки имеет право поступить как хочет. А Кайса и Оскари считают, что Хейкки прав. Мы с Эсой ничего понять не можем, кроме того, что случилось несчастье. Кажется, мог бы Хейкки потерпеть. Ведь осталось всего несколько лет, и он получил бы полную пенсию. Правление устроило бы в его честь праздник.
— Ой-ой, Топи, скажи ты мне, что мне делать. И посоветуй Хейкки, чтобы он остался на работе, ведь он ее так любит... — Он так и слышит голос Кристины и представляет себе ее беспомощное лицо.
— Эхе-хе, Кристина. О чем ты говоришь? Да разве мы не уговаривали его? Твой старик хочет уйти и оставить нас в беде. Меня, правление и всю контору. Я ведь приехал сюда просить, чтобы старик остался и не уходил, вот как дело-то обстоит... Где же этот Хейкки кукует, что его не видно? — Ему кажется, он слышит, как Топи говорит.
— В баню пошел. Эса, сбегай, позови отца, — хлопочет Кристина.
Он встал, подтянул свои рыболовные штаны и пошел по тропинке.
Топи сидел в качалке и курил. Кристина разливала кофе. Эса пристроился на скамейке у двери.
— Пойдем ловить раков? — спрашивал Эса, когда он переступил порог.
— Посмотрим, — сказал Топи и заметил его.
— Здравствуй, вот он где, истопник-то.
— Здравствуй. Добро пожаловать.
— У тебя наживка есть?
— Нет, я не думал...
— Надо же за раками сходить. Где нам теперь наживку взять?
— В садке, наверно, есть рыбешки. Проедем вдоль берега на лодке, осветим фонарем дно и выловим раков сачком.
— Черта с два, раков ловить — не острожить.
— Так заодно и поострожим.
— У тебя нет кошки?
— Одна есть, если еще не ушла. Она обычно уходит на хутор, когда мы уезжаем в город. Наверно, уже ушла.
— Я бы взял ее как приманку для раков.
— Садись пить кофе, остынет. Потом пойдете в баню. Я за это время сготовлю ужин.
Выпив кофе, они отправились в баню.
Лежа ступни к ступням, они потели. По внутренностям разливалось тепло: в предбаннике Топи вытащил из сумки бутылку и плеснул из нее на дно ковша прозрачной влаги.
— Глотни-ка, — сказал Топи.
Он глотнул. Водка.
— Маннергейм всегда говорил, что доктор велел принимать перед баней, — пояснил Топи и опрокинул в рот все, что оставалось в ковше. Потом заткнул горлышко плохонькой пробкой и поставил бутылку в сумку.
— Ты рассказывал, — сказал он.
Вот и весь разговор в предбаннике. А теперь они лежат на полке. Прислушиваются к своим ощущениям.
— Кто слишком разгорячился, тому и глаз вон, — сказал наконец Топи.
— Как так?
— Такое всегда бывало и, наверно, всегда будет. Некоторые ничего не замечают и, захлебываясь, поют, как хорошо жить свободным и свободно мыслить; другие замечают все, даже слишком замечают, и заявляют, что не хотят больше пачкать руки. И тем, и другим — глаз вон, — сказал Топи.
— Не о том речь.
— О том... Плесни-ка на каменку и не ворчи, давай париться.
Они сели и поддали пару.
— Ты что, не понимаешь, в какое варево ты меня бросаешь, собираясь уйти из нашего заведения? На кого я тогда смогу положиться? Ни на кого. На твое место придет новый человек. Политика назначит туда такого, который ни черта не разберет. Человека, который будет только совещаться и болтать. Инженеры позаботятся о технической стороне дела. Этот старик не станет ни во что вмешиваться.
— У меня осталось слишком мало времени, я хочу прожить его так, как считаю нужным.
— Поддай пару и молчи. Прожить, как считаешь нужным. Дьявол тебя дери. Если бы я стал такое говорить в сорок первом, когда надо было углубиться в незнакомый лес с головным батальоном. Или в сорок четвертом, когда мы бежали по болотам к Сяйниё и Выборгу и надо было образумить спятивших прапорщиков и лейтенантов. «Я уже в таком возрасте, что хочу прожить жизнь так, как хочу». Какой в этом смысл? Подумай, что бы со мной стало, если бы я начал нести такую околесицу?
— Если бы все так говорили, было бы лучше.
— Это надо было начинать говорить до нашего рождения. И даже тогда уже было поздно.
— Поддадим пару?
— Давай. Посмотрим, что каменка скажет.
Они парились. Он поддавал пар.
Потом они опять посидели и подождали, когда пар разойдется по всей бане.
