ее давно тянуло, а мне очень хотелось посмотреть, как она будет наслаждаться воспоминаниями о своей ялтинской жизни сорокалетней давности.
Мы поселились в прелестном домике с фруктовым садом напротив Городского театра, недалеко от Набережной. В комнате кроме нас жили еще три женщины-«дикарки», но мы друг другу не мешали, ибо койко-место было нужно только к ночи.
В Ялте, куда я впервые попала, меня дурманил особый южный запах, запах морского бриза, смешанный с ароматом зреющих персиков. На Садовой улице мама с грустным воодушевлением показала мне белый особняк, все еще называющийся «Дворцом Эмира бухарского», где Березовские и Потоловские переживали годы Гражданской войны.
Виктор Благодетелев в это же самое время был отправлен во Львов на военные сборы. Таинство телефонного романа обернулось тем наслаждением романа эпистолярного, какого не приносило обыденное общение и посещения театров и парков.
Мне доставляло неописуемое удовольствие ходить свежим и ярким ялтинским утром на почту и ежедневно получать до востребования одно или порой два письма. А потом садиться в шезлонг под персиковым деревом и смаковать очередное послание.
Одно из этих писем, написанное мелким круглым почерком синими чернилами, каким-то образом сохранилось:
Я чувствовала, что начинаю привязываться к Виктору, мне было с ним интересно как с эрудитом, ибо я не спешила узнать его как мужчину. Но, глядя на его широкие плечи и плотную фигуру, попав под очарование его писем, я стала даже подумывать о том, не выйти ли за него замуж. Пришло обычное время, когда желание продолжить род человеческий и быть за мужем, как за каменной стеной, возобладало над желанием найти своего идеального мужчину и любить только его одного. Но одновременно росла недоуменность по поводу некоторых сторон его поведения: Виктор словно бы с охотой воспринимал нашу возрастную разницу и часто вел себя, как мальчик, ожидающий материнской похвалы и умиления: «Посмотри, какая на мне красивенькая рубашечка в полоску…», «называй меня Витюшенька!».
Кроме того, он очень хотел, чтобы мы были вместе, но настаивал на том, чтобы снять комнату отдельно от родителей, пожить там какое-то время, а уже потом официализировать наши отношения. Мне же абсолютно не хотелось ради Витюшеньки, его блажи и даже своих видов на будущее отрываться от своего дома, от мамы. Что за фокусы? Или любишь, или не любишь — и незачем проверять свои мужские качества. Но он упорно не отступался ни от меня, ни от своего идефикса, становясь все более нетерпеливым и нетерпимым.
Я, в свою очередь, делалась все более раздражительной и не сдавала позиции. Однажды, на исходе истории, когда мы уже изрядно потрепали друг другу нервы, мне довелось понять, в чем камень, вернее, камешек преткновения.
Но было уже поздно.
Мне стало ясно, что он страдал под гнетом одного из мужских комплексов и по-своему был прав, стремясь от него избавиться, если удастся. У него не хватило отваги с самого начала довериться мне, он плохо знал психологическую и физиологическую природу женщины, в частности — мою. В неведении у каждого есть свой мотив не уступать.
Однако все сложилось к лучшему. Мое чувство можно было скорее назвать расположением, чем увлечением, и со временем я перестала бы сносить его довольно капризный нрав и прочие изъяны. Мало- мальски приемлемой семьи бы не получилось. Дети — огромный стимул для самопожертвования, но насиловать себя — худшее насилие, особенно если оно длится долго. С той поры я зареклась не подчиняться в чувствах разуму и гипнозу окружающих, которые молчаливо подстрекают к судьбоносному шагу, а потом хором радостно констатируют: «Она вышла замуж! Вышла замуж!» — и тут же напрочь забывают о тебе, о боге Гименее и всех твоих последующих заботах.
В начале 57-го года мой служебный статус в журнале изменился, я неплохо освоила редакторское дело, и Чаковский назначил меня ответственным редактором раздела «Литературная хроника». Этот раздел в «Иностранке» считался самым нервотрепным. Надо было отыскивать в зарубежной прессе интересные (а еще лучше — сенсационные) литературные новости, но каждая такая новость могла оказаться миной замедленного действия. Если после сдачи очередного номера в набор зарубежному корифею, которому посвящалась заметка, вдруг вздумалось бы обронить антисоветское слово, тогда беды не обобраться. В случае, если заменить материал уже нельзя и журнал выйдет в свет с крамолой, тогда Чаковский, после устроенной ему головомойки в ЦК, сам намылит голову редактору. Ну а если нашлось время выкинуть из номера вредный материал, то редактору «кровь из носа» надо было срочно найди другую потрясающую, но безвредную новость. Мне полагалось не только самой штудировать иностранную печать, но и мобилизовать «авторов-несушек», которые за небольшую плату добывали крупинки золота из гор журнально-газетной руды.
Работа была интересная, но хлопотливая. В утешение мне повысили зарплату вдвое, до двух тысяч рублей. Это было как нельзя кстати. Потому что на маму, беспартийного служащего предпенсионного возраста, началось самое настоящее гонение со стороны начальника, который вознамерился поставить на ее должность своего человека.
Грустно смотреть на эту старую желтую бумажку, копию заявления, направленного мамой высшему начальству как раз в год моего окончания аспирантуры и написанного в надлежащем советско-официозном стиле своего времени.
Начальнику
управления промышленности
строительных материалов
товарищу Мальцеву В.И.
от Былинкиной Л.А.
Заявление
Приказом по конторе снабжения от 10.1.1955 года я уволена по сокращению штатов. Считаю, что мое увольнение противоречит Директиве Партии и Правительства о сужении штатов, согласно которой в первую очередь сокращаются лица, не приносящие пользы государству на своем участке работы и не полностью загруженные по своей основной должности.
