лишь частные заметки. (Следует уточнение некоторых реалий. —
Заглавие романа взято из Первого послания апостола Павла к коринфянам (10,4). Смысл слов Павла заключается в том, что некогда Моисей извлек воду из камня для жаждущих в пустыне, а с приходом новой эры таким живительным камнем стал Христос.
Прот. А. Мень
После того, как роман был напечатан («ИЛ». 1989. № 3), о. Александр Мень снова вернулся к этому произведению и в одном из следующих номеров «Иностранки» опубликовал свою статью под названием «Камень, который отвергли строители». Здесь, возможно при более углубленном прочтении, он иначе трактует заглавие, а следовательно, и лейтмотив романа Отеро Сильвы.
Привожу некоторые цитаты из статьи о. Александра, имеющей подзаголовок «Размышления, навеянные романом Мигеля Отеро Сильвы».
«…Хочу остановиться на мысли, заложенной в заглавии. На мысли о Краеугольном камне. Краеугольный камень — древний и многозначный библейский символ. За восемь веков до н. э. пророк Исайя называл так духовные основы жизни общества, которые остаются незыблемыми, даже если совесть и разум людей омрачены ненавистью и заблуждением…
Пусть мир ищет свои пути в суете, лжи и корысти — остается Краеугольный камень, его ничто не может поколебать. Это напряжение между идеалом и действительностью выразил ветхозаветный псалмопевец, воскликнув: «Камень, который отвергли строители, сделался главою угла!»…
По убеждению о. Меня, «существует лишь одно твердое основание жизни — вера, надежда, любовь». Это, мол, и есть тот Краеугольный камень, о котором забыли люди.
«Благовестие Христа, — пишет о. Мень, — встречало активное сопротивление. Его проповедь была борьбой. Она несла «не мир, но меч» — в том смысле, что благодаря ей обнажилась правда, человек ставился перед решающим выбором…»
Отец Александр Мень был чрезвычайно интересным человеком и эрудитом. Мне довелось познакомиться с ним в редакции «Иностранки». Высокорослый библейский красавец с седеющей бородой и умными блестящими глазами. При всех своих достоинствах — умении говорить и умении писать (у него много книг по истории разных религий) — он не был фаворитом православной иерархии. Даже по отрывкам из упомянутой его статьи видно, что он — сторонник экуменизма, то есть равноправия и взаимной толерантности всех религий. Православные же иерархи, по сути, придерживаются канонов прозелитизма, то есть приверженности лишь своему восприятию и толкованию веры, но в то же время обвиняют в прозелитизме католичество и Папу Римского. Протоиерей Мень был философом с мировой известностью и очень популярным священнослужителем в России. Фанатик-убийца, зарубивший топором большого мыслителя, так и не был найден.
В работе над книгой Отеро Сильвы меня, как я сказала, не столько интересовало учение Христа как таковое и его стремление призвать людей к самосовершенствованию, сколько его личность, его способности, его деяния и его жизнь. Я разделяю мысль великой испанской писательницы и поэтессы Гертрудис Гомес де Авельянеды о том, что «надо позволить человечеству идти своим путем: управляй им, если сможешь, но не пытайся его совершенствовать». Знакомство с таким человеком, как Иисус Христос, если и не усовершенствовало меня, то, во всяком случае, немного успокоило душу. Позже я узнала, что мое интуитивное восприятие Иисуса Христа не как Бога, а как подобие Бога, присуще русским старообрядцам.
Роман «И стал тот камень Христом» не побудил меня всецело опереться на библейский Краеугольный камень, но немного уменьшил тяжесть того камня, который с уходом мамы лег на мою душу. Удивительно, как вовремя и к месту подоспела эта вещь ко мне на письменный стол. Да и перевод, к моей радости, вышел в свет в марте 89-го года, как раз ко дню рождения мамы.
А к моему 63-му дню рождения — день в день — в газете «Известия» (№ 356) от 20 декабря 88-го года появилась статья под крупным заголовком: «Пришло время строить дома».
Может быть, под впечатлением романа Отеро Сильвы я восприняла это чуть ли не как знак свыше. К тому же участок земли на Малой Истре давно нас ждал, но строить дом я стала одна.
Пришлось изучать газетные объявления разных строительных контор, но ничего подходящего — по моим финансам — не находилось. Да и строение должно было бы быть возведено не иначе, как на сваях посреди болота. Потому что при розыгрыше участков мне досталась не землица, а настоящая большая лужа в самом заднем, шестом ряду участков, нарезанных на болотистой поляне.
И вот тут, в это самое время к лету 89-го года, в нашем садоводческом товариществе «Московский литератор» начал разыгрываться драматический спектакль. Началось с того, что кто-то заметил, что в нашем «Моссаде» деньги с пайщиков собирают регулярно, но товарищество за два года обзавелось только названием. Тем не менее члены правления во главе с его председателем, поэтом Александром Александровичем Говоровым, то и дело ездят на такси в город Истру по делам и не менее часто наведываются в соседний с нашим болотом совхоз, где коптится и вялится рыба для продажи.
Долго, слишком долго утрясались всякие организационные вопросы по освоению нашей земли. Терпение членов «Моссада» лопнуло. Экстравагантный и шумливый, но славный писатель-фронтовик Владимир Алексеевич Додолев предложил создать ревизионную комиссию. Правление подчинилось зову вопиющих. А председателем ревизионной комиссии народ выбрал меня. Правда, с подачи Додолева, с которым у нас установились приятельские отношения после того, как меня связал с ним жилищный интерес. (Я согласилась въехать в его квартиру на Ленинском проспекте, а ему, как фронтовику, СП выделил трехкомнатное жилье на Волгоградском).
Я не отказалась стать ревизионером и почти машинально, подобно зомби (как это было и в Колумбии) делала то, что мне подбрасывала жизнь. На сей раз погрузилась в правленческие отчеты, расписки, в ворох всяких документов.
Результаты превзошли ожидания. Злоупотребления — налицо: фиктивные цифры, липовые отчеты, денежные растраты.
Мое выступление на общем собрании членов «Моссада» в малом зале ЦДЛ имело успех. Мой прочувствованный монолог а ля цицероновский «Доколе, Катилина, будешь испытывать терпение наше!» наверняка вызвал бы аплодисменты, выступай я в театре. Говорили, что выглядела на трибуне я довольно импозантно: серо-голубой габардиновый костюм, золотистые (умело подкрашенные) волосы, звучный голос и увлекательный доклад.
Старое правление было единогласно изгнано. А секретарша нового правления развернула передо мной рулон с земельным планом и тихо сказала: «Вообще-то тут еще есть свободные земельные участки…»
И, нежданно-негаданно, я не села в лужу, а сменила свой 67-й участок на 27-й в третьем ряду. А на следующий день мне позвонил всеведущий Додолев и рявкнул: «Рядом со мной пустует участок, берите!»
Так я оказалась в самом первом ряду, на участке № 4. Передо мной расстилалась сказочная поляна с ромашками и синими колокольчиками, слева — светлая гладь Малоистринского водохранилища, а справа — стена елового леса. Чудо, а не вид. И не надо упираться взглядом в чьи-то шестисоточные владения.
Оставалась самая малость. Построить дом. Но и тут случилось нечто неожиданное. Звонит все тот же неугомонный Додолев и говорит: «Слушайте, соседка. Мы тут впятером хотим заключить договоры со строительным комбинатом на возведение готовых немецких домиков. Присоединяйтесь».
Я, понятно, присоединилась. Домик мне понравился: аккуратный и теплый — из панельных плит, проложенных стекловатой; двухэтажный — внизу две комнаты с кухней, вверху комната с мансардой. И цена приемлемая: «Сметная стоимость по расценкам 87-го года — 8.247 р. 77 коп.».
Все бы хорошо, да строительная страда затянулась почти на три года. Строительный комбинат дышал на ладан, готовясь умереть до перестройки. Домики нам достались последние, и строители оказались из последних в своем ремесле. Сборные дома возводила ватага встрепанных мальчишек, за работой которых наблюдать было просто некому.
Летом еще куда ни шло; мы с Додолевым на моей машине ездили раза два в месяц взглянуть, кому из нас, счастливых домовладельцев, вставили окно, а кому — дверь или еще что-нибудь. Казалось, до крыш дело никогда не дойдет.
Зимой туда вообще никто не наведывался, а весной и осенью мы входили в роль вековечных российских первопроходцев. На машине можно было доехать только до деревни Раково, а оттуда — шлепать
