Пузырьки!
Меня охватило отчаяние. Надо было спасти Аннабет. Я представил себе все пузырьки в море, поднимающиеся кверху и сливающиеся в один. Я представил, как все вместе они устремляются ко мне.
Море повиновалось. На нас ринулся белый поток, все тело мое начало покалывать, а когда зрение прояснилось, мы с Аннабет оказались внутри огромного воздушного пузыря. В воде были только наши ноги.
Аннабет тяжело дышала и кашляла. Ее била крупная дрожь, но, когда она взглянула на меня, я понял, что волшебство рассеялось.
Она разрыдалась, это были ужасные, душераздирающие рыдания. Потом Аннабет положила голову мне на плечо, и мы замерли.
Рыбы собрались, чтобы посмотреть на нас, — стая барракуд, несколько любопытных марлиней.
— Кыш! — сказал я им.
Они отплыли, но неохотно. Клянусь, я понимал их намерения. Они собирались распустить по всему морю слухи о том, как сын Посейдона обнимается с какой-то девушкой на дне залива Сирен.
— Мы доплывем обратно до судна, — сказал я. — Все в порядке. Просто держись.
Аннабет кивнула, чтобы дать мне понять, что ей уже лучше, потом пробормотала что-то еще, но я не расслышал из-за воска в ушах.
Я заставил течения провести нашу воздушную подводную лодку мимо скал и сквозь колючую проволоку к «Королеве Анне», которая медленно, но уверенно держала курс прочь от острова.
Мы оставались под водой, следуя за кораблем, пока я не решил, что мы вне пределов досягаемости сирен. Затем я вынырнул на поверхность, и наш воздушный пузырь лопнул.
Я приказал веревочному трапу спуститься с корабля, и мы взобрались на борт.
Затычки из ушей я не вынимал просто для верности. Мы плыли, пока остров окончательно не исчез из виду. Аннабет, съежившись, сидела на полотенце на передней палубе. Наконец она взглянула на меня все еще затуманенным и печальным взглядом и еле слышно произнесла:
— Все, отпустило.
Я вытащил затычки. Никакого пения слышно не было. День стоял тихий, только волны плескались о борт корабля. Туман испарился, исчез в голубизне небес, словно острова Сирен никогда не существовало.
— Ты в порядке? — спросил я.
Едва сказав, я понял, как неуклюже это прозвучало. Все ведь и так очевидно.
— Я не понимала, — пробормотала Аннабет.
— Чего?
Ее глаза были такого же цвета, как туман на острове Сирен.
— Какой может быть сила искушения.
Мне не хотелось рассказывать Аннабет о том, что я видел счастье, обещанное ей сиренами. Я чувствовал себя так, словно незаконно проник на чужую территорию. Но мне показалось, что в этом — мой долг перед Аннабет.
— Я видел твой перестроенный Манхэттен, — сказал я. — И Луку, и твоих родителей.
— Ты видел это? — вспыхнула Аннабет.
— Помнишь, что Лука сказал тебе на «Принцессе Андромеде»… чтобы начать все заново, надо перестроить старое…
Аннабет закуталась в одеяло.
— Моя роковая ошибка. Вот что сирены показали мне. Мою роковую слабость — хубрис.[17]
— Эта коричневая дрянь, которую кладут на сэндвичи с овощами? — Я заморгал от удивления.
Аннабет, в свою очередь, вытаращила на меня глаза.
— Нет, рыбьи мозги. Ты имеешь в виду хумус.[18] Хубрис, то есть высокомерие, гораздо хуже.
— Что может быть хуже хумуса?
— Высокомерие — это крайняя степень гордыни, Перси. Сознание, что ты можешь делать все лучше кого бы то ни было… даже богов.
— И ты такое испытывала?
Аннабет опустила глаза.
— Перси, неужели у тебя никогда не возникало чувства, что мир — это помойка? Что, если бы мы смогли начать все заново, представляешь? Никаких войн. Никаких бездомных. Никаких домашних заданий на лето.
— Ну-ну, дальше.
— Иными словами, западная цивилизация впитала в себя многое из самых лучших достижений человечества — вот почему огонь все еще горит. Вот почему Олимп все еще здесь. Но иногда приходится наблюдать ужасные вещи. И ты начинаешь размышлять как Лука: «Если я смогу уничтожить все это, я смогу создать все намного лучше». Ты никогда не испытывал подобного чувства? Что мог бы лучше решать проблемы, если бы управлял миром?
— Хм… нет. Управлять миром — это, по-моему, просто ужасно…
— Счастливчик. Значит, высокомерие не твоя роковая слабость.
— А что же тогда моя?
— Не знаю, Перси, но у каждого героя есть своя роковая слабость. Если ты не вычислишь ее и не научишься контролировать… Сам понимаешь, роковая в данном случае — это не просто слово.
Я задумался. Не могу сказать, чтобы эта мысль меня приободрила.
Также я отметил, что Аннабет не слишком распространялась о том, что собирается изменить в личной жизни: скажем, вновь соединить родителей или спасти Луку. Я это понимал. Не хотелось признаваться себе, как часто я мечтал, чтобы мои родители вновь были вместе.
Я живо представил себе маму в нашей квартирке в Верхнем Ист-Сайде. Я попытался вспомнить запах ее синих вафель. Все это казалось таким далеким…
— Так что — значит, игра стоила свеч? — спросил я Аннабет. — Ты стала… мудрее?
Она уставилась куда-то вдаль.
— Не уверена. Но мы должны спасти лагерь. Если мы не остановим Луку…
Можно было не продолжать. Уж если образ мыслей Луки смог соблазнить даже Аннабет, то можно было представить, сколько еще полукровок присоединятся к нему.
Я подумал о своем сне про девушку и золотой саркофаг. Не уверен, что я понимал его значение, но у меня возникло чувство, будто я что-то упустил. Нечто ужасное — какую-то хитрость Кроноса. То, что увидела девушка, когда открыла крышку гроба?
Внезапно глаза Аннабет расширились.
— Перси! Смотри!
Я повернулся.
Впереди по курсу снова появился клочок земли — остров, напоминающий седловину с поросшими лесом холмами, белым песком пляжей и зелеными лугами, — совсем как во сне.
Мое навигационное чутье подтвердило это. 30 градусов 31 минута северной долготы, 75 градусов 12 минут западной широты.
Мы достигли места обитания циклопа.
Глава четырнадцатая
Мы встречаемся с плотоядными овцами
Когда представляешь себе «остров чудовища», то воображение рисует зубчатые скалы и разбросанные поберегу кости — словом, остров Сирен.
Остров циклопа был совсем другой. Ладно, согласен, через расселину протянулся подвесной мостик, а
