ним в Америку, мои родители решили вернуться в СССР. Я осталась с мужем. А теперь его не стало, и я совсем одна!» Она расплакалась.
Заплакала и я. Нам обеим предстояло неизвестное будущее в неизвестном мире.
На нашем пароходе, только в первом классе, ехала американская девушка примерно моего возраста, очень почему-то мною заинтересовавшаяся. Рут Парке, так ее звали, возвращалась домой в Оклахому из кругосветного путешествия. Она сообщила мне, что ее родители «занимаются нефтью», факт, который не произвел на меня никакого впечатления. Она очень гордилась, что путешествует одна, и не очень-то радовалась возвращению домой. Чего бы я :только не отдала, чтобы быть на ее месте! Как бы я хотела «возвращаться домой»!
Рут Парке не знала, что обо мне и думать: русская девушка, говорящая по-английски с колониальным британским акцентом, хорошо одетая и следящая за собой, держится особняком и не интересуется ничем происходящим на пароходе! Она решила, что я, наверно, русская княгиня, Путешествующая инкогнито, и что обо мне надо обязательно узнать побольше.
Я рассеянно слушала ее рассказы, оставаясь молчаливой и замкнутой. Гораздо живее я реагировала на дрессированную обезьянку, которую она везла домой в подарок младшему брату. Я сразу почувствовала родство с этой обезьянкой — мы обе были пленниками, беспомощными в новой обстановке.
Когда мы приплыли в Ванкувер, Рут пришла в голову идея купить машину. Она предложила мне поехать с ней в Чикаго, осматривая по дороге всякие достопримечательности, а уже из Чикаго я могла бы сесть на поезд до Нью-Йорка. «Будет так здорово!»
Я позвонила мужу. Эйб был ужасно возмущен одной мыслью об отсрочке моего приезда и обеспокоен тем, что какая-то сумасшедшая американка пытается похитить его жену. Его уверенный голос успокоил меня, и я очень обрадовалась, что он решительно не позволял мне ехать в Чикаго. Рут меня поняла. «Наверно, придется все-таки вернуться домой, — вздохнула она. — Мы обе сядем на поезд. А пока не поедешь ли со мной в Сиэтл за покупками? У нас целый день, а мне совершенно нечего надеть!»
Я согласилась и попрощалась со своей соседкой по каюте, которую в Сиэтле ждала сестра. Меня потрясло первое посещение большого американского универмага, я удивлялась всему — от эскалатора до невероятного разнообразия фасонов, цветов, качества и размеров одежды и количества всевозможных товаров. Рут выбрала блузку за восемнадцать долларов и спросила меня, не слишком ли это дорого. Я удивилась: «Но это очень дешево! Я обычно платила за блузку в два раза дороже».
Теперь наступила ее очередь удивляться: «Правда? Наверное, ты права. Меня слишком долго здесь не было. Я ее покупаю!»
На самом деле я думала о ценах в китайских деньгах и не понимала, что восемнадцать американских долларов, вероятно, в десять раз превышают то, что платила я в Китае.
Рут купила еще несколько вещей, слушая мои замечания о том, как в Америке все дешево. Она была абсолютно уверена, что я очень богатая и важная персона, путешествующая инкогнито в туристическом классе под вымышленным именем.
В поезде, идущем на восток, я читала и играла с ее обезьянкой. В Чикаго, где Рут выходила, я должна была пересесть на поезд до Нью-Йорка, но поезд уходил только вечером, и я с радостью согласилась на предложение Рут отдохнуть в ее гостиничном номере и выпить с ней и ее друзьями по коктейлю. Она побежала в парикмахерскую, а я осталась в номере, и мы с обезьянкой расположились на ее огромной кровати. На тумбочке лежала брошюра, из нее я узнала, что в Чикаго находится знаменитая картинная галерея. Я решила туда пойти. Очень импозантный швейцар указал мне дорогу: галерея была всего в квартале или двух от гостиницы, и я ее легко нашла.
В первом же зале я потеряла чувство времени и места. Я впервые видела французских импрессионистов в оригинале! Перед каждой картиной я замирала в ошеломлении. Какие великолепные краски, совсем не такие, как на альбомных репродукциях, которые я рассматривала дома! Я бродила из зала в зал, открывая для себя все новые сокровища. И вдруг оказалось, что музей уже закрывается, и я оказалась на улице.
У меня безумно болела голова, я не понимала, где я нахожусь. На улицах было темно, мимо меня проходили толпы людей. Я попробовала повернуть налево, потом направо. Все вокруг было незнакомым. Я потерялась и даже не могла спросить дорогу, потому что не помнила названия гостиницы! Меня охватила паника, и я почувствовала приступ тошноты. Я испугалась, что мне станет плохо прямо здесь, перед какой- нибудь модной витриной. Я прислонилась к стене и закрыла глаза. Наконец передо мной остановились какие-то сердобольные люди: «Вам плохо? Вам помочь? »
Конечно, мне было плохо! Я описала шикарный гостиничный холл, и они решили, что это может быть недалеко отсюда расположенный «Пальмер-Отель», «лучший в Чикаго». Потерявшуюся иностранку бережно довели до нужной улицы и передали с рук на руки услужливому швейцару. Он довел меня до конторки, но здесь возникла новая проблема: у меня не было ключа от комнаты, и я не помнила ее номер. Комната была зарегистрирована только на одно имя — на имя Рут Парке. «Рут Парке сейчас нет в номере», — сказал управляющий и стал меня расспрашивать. Как я оказалась одна, без Рут? Где я была все это время? Рассказ о моем потрясении от картин в музее звучал неубедительно, но мой аристократический британский акцент, билет на поезд в моей сумочке и, главное, упоминание об обезьянке мисс Парке убедили их, и они разрешили мне войти в комнату и забрать чемоданы, но только в их присутствии.
Мы вошли в комнату. Она выглядела так, как будто по ней пронесся ураган. Бедная обезьянка висела на одной из оконных занавесок. По полу были раскиданы столики, стулья, лампы, мусорные корзины и пепельницы. Я сняла дрожащего зверька и крепко прижала к себе — наконец-то нашелся кто-то, напуганный так же, как и я!
Сердитый управляющий составлял описание ущерба, нанесенного обезьянкой, чтобы предъявить его мисс Парке по ее возвращении, а я уложила обезьянку под одеяло на большой кровати, написала благодарственную записку Рут и взяла свои чемоданы. Я поблагодарила управляющего и выразила ему свое сочувствие по поводу учиненного разгрома, и он проводил меня вниз до дверей, бормоча под нос что-то насчет избалованной богатой молодежи, которую бы следовало держать дома под замком.
Вылезая из такси около вокзала, я еле двигалась от усталости. К счастью, кто-то указал мне нужный вагон. Когда я собиралась с силами, чтобы подняться в него, на верхней ступеньке возникло большое черное лицо. «Ну, барышня, — сказало лицо, скаля блестящие белые зубы, — давайте я вам помогу!» Это был проводник.
Он протянул мне руку, взял мои чемоданы и довел меня до купе. Там он повесил мое пальто на вешалку, взглянул на мои растрепанные волосы и спросил: «А где ваша шляпа?»— «Наверно, забыла в гостинице», — ответила я. «Подумать только! — он неодобрительно хмыкнул. — Едет в Нью-Йорк без шляпы!»
В 1930-х годах шляпа была неотъемлемой частью туалета настоящей дамы. К счастью, на мне были белые перчатки, и на них он взглянул одобрительно. Все-таки я могла сойти за леди! Я рухнула на сиденье, а как только поезд тронулся, проводник вошел и приготовил постель. «Спите спокойно, — сказал он мне. — Я разбужу вас утром».
Я была ^жасно рада очутиться наконец-то в поезде, везущем меня к мужу, и не удержалась, чтобы хорошенько не выплакаться в моем маленьком купе.
Проводник все еще беспокоился об отсутствии у меня шляпы, когда на следующее утро мы прибыли в Нью-Йорк. Однако, увидев высокого молодого человека, бегущего по платформе мне навстречу, он широко улыбнулся и сказал: «Наверно, шляпа теперь и не важна!»
Какое облегчение оказаться опять в сильных руках, принимать поцелуи и уверения в том, что теперь путешествие закончилось, что я «храбрая девочка» и что с этого момента обо мне будут заботиться. Может быть, и правда я приехала «домой»!
ГЛАВА 7 Нью-Йорк
Дорогие мои!
Это мое первое письмо к вам из Нью-Йорка — моего нового дома! Эйб встретил меня на вокзале, и как же я ему обрадовалась! Объятия и поцелуи и даже немного слез, и мы поехали в Бруклин, где живет семья
