шляпу». Тут моя кровь закипела и я крикнул: «Ну так ешь ее поскорей! В вашем распоряжении времени в обрез – даже на то, чтобы поцеловать вашу новую женушку!» Он побагровел, а потом посерел. «Боже правый!» – воскликнул он, попытался встать, но опять рухнул на стул. На столе стояла большая серебряная чернильница, и он схватил ее и с проклятиями бросил в меня. Я успел увернуться, и она угодила в дверь. Мне хотелось рассмеяться ему в лицо, но пора было уносить ноги. Я ушел. Потом он прислал деньги. Никакой записки не было – только деньги. В то утро я видел его в последний раз.
Дэниэл тяжело вздохнул, снова вытер лицо рукавом и предложил мне рому. Я поблагодарил и отказался, а он налил себе полстакана и одним глотком осушил его.
– Все это было давно, – сказал он.
– Зачем ты хотел меня видеть, Дэниэл? Последняя порция рома, кажется, произвела на него отрезвляющее воздействие. Он посмотрел на меня и заговорил гораздо спокойнее.
– Я проявлял настойчивость, потому как не мог утаить всего этого. Вы спрашиваете, правда ли в письме. Вы меня явно недолюбливаете, я это вижу, но вы чувствуете, что я не солгал. Да, надо знать, с кем говоришь. Очень многие охотно судачат у вас за спиной, но в глаза не скажут ничего – либо боятся, либо просто не желают связываться. Например, судья много чего мог бы рассказать, но его супруга в дружеских отношениях с семьей Мейсонов и потому сразу заставит его замолчать, даже если он захочет поделиться кое-какими секретами. Или вот мой сводный брат Александр. Он такой же цветной, как и я, только ему повезло куда больше. Он вам наврет с три короба. Да. Александр теперь человек зажиточный, но будет помалкивать. Он богат и потому двулик. Он ни за что не скажет ни слова против белых. И еще эта женщина из вашего же дома, Кристофина. Она хуже всех. Ей пришлось уехать с Ямайки, потому как ее сажали за решетку. Вам это известно?
– А почему она попала в тюрьму? Что такого она натворила?
Дэниэл отвел взгляд.
– Говорю вам, я уехал из Спэниш-Тауна. Точно не знаю, что там вышло. Но что-то очень плохое. Она – обеа, и они ее уличили в колдовстве. Многие верят в колдовство. Я не верю, но все равно: Кристофина – страшная женщина и лжет даже хуже вашей жены. Ваша жена говорит сладким голосом – и страшно лжет.
Черные с позолотой часы на полке пробили четыре.
Нужно было уходить. Мне хотелось оказаться подальше от этого желтолицего человека и его отвратительной комнаты. Но я застыл на месте и сидел, глядя на него.
– Вам нравятся мои часы, да? – осведомился Дэниэл. – Я много работал, чтобы их приобрести. Решил побаловать себя. Мне не нужно баловать капризных женщин. Купи мне это, купи мне то – это же просто дьяволы во плоти. Александр, например, как ни старался, не смог уберечься от одного из таких демонов. В конце концов он женился на светловолосой девушке из почтенной фамилии. Его сын Санди почти как белый, только он куда красивее, чем любой из белых. Его принимают во многих белых домах. Ваша супруга давно знает Санди. Спросите ее, она вам расскажет. Только, наверное, расскажет не все. – Он рассмеялся и продолжал. – Нет, нет, далеко не все. Я видел их, когда им казалось, что никто их не видит. Вы уходите, да? – он метнулся к двери.
– Нет, – продолжал он, погодите, я вам расскажу еще кое-что. Вы не заставите меня молчать! Она начала с Санди. Они сильно одурачили вас с этой девицей. Она смотрит вам прямо в глаза, говорит милым голоском, но врет напропалую. Лжет и не краснеет. Говорят, такой же была ее мамаша. Но дочка будет похуже! А она ведь еще почти девочка. Вы, наверное, оглохли, если не слышали, как все вокруг покатывались со смеху, когда вы на ней женились. Не тратьте на меня свой гнев, сэр. Я не пытаюсь вас обвести вокруг пальца. Наоборот. Я хочу открыть ваши глаза на истинное положение дел. Высокий, красивый англичанин вроде вас не захочет марать руки о мелкую желтую крысу вроде меня, верно? И кроме того, я-то прекрасно понимаю, что у вас на уме. Вы-то мне верите, но хотите, чтобы все было по-тихому – как это любят англичане. Пусть так. Согласен. Но за мое послушное молчание вы мне кое-что будете должны. Что такое для вас пятьсот фунтов? Пустяк. А для меня – целая жизнь.
Отвращение подступало к горлу, словно тошнота. Отвращение и ярость.
– Ладно! – крикнул он, отступая от двери. – Уходите. На здоровье. Убирайтесь! Теперь мой черед сказать эти слова. Только учтите: если я не получу денег, вы увидите, на что я способен!
Я вышел, а он злобно крикнул мне вслед:
– И передайте привет вашей супруге – моей сестричке! Вы не первый, кто целовал ее прелестное личико! Прелестное личико, мягкая кожа, приятный цвет, – не желтый, как у меня. Но все равно она моя сестричка…
Когда дом Дэниэла скрылся из вида, я остановился на дороге. После темной комнатки дневной свет ослеплял. В мире этом царили жара и мухи. Черно-белая коза на привязи тупо смотрела на меня, и какое-то время я также таращился в ее раскосые желто-зеленые глаза. Потом я подошел к дереву, отвязал свою лошадь и как можно скорее убрался подальше от этого места.
Телескоп был отодвинут в сторону, уступив место графину с ромом и двум стаканам на потемневшем серебряном подносике. Некоторое время я сидел, слушал бесконечные ночные звуки и шорохи, глядел на рой мотыльков вокруг свечи, затем налил рому и выпил. Почти сразу же ночные звуки сделались какими-то отдаленными, почти приятными.
– Бога ради, выслушай меня, – сказала Антуанетта. Она уже один раз произносила эту фразу, но тогда я ничего не ответил, а теперь вот сказал:
– Ну разумеется. Иначе я был бы тем самым скотом, каким ты меня, безусловно, считаешь…
– Почему ты меня так ненавидишь? – спросила Антуанетта.
– Ничего подобного. Во мне нет ненависти. Просто я огорчен, расстроен. – Но я сказал неправду. Никакого расстройства, смятения не было и в помине. Я был спокоен. Я давно не чувствовал себя таким спокойным, таким уверенным в себе.
На Антуанетте было то самое белое платье, которым я когда-то восхищался, но теперь я обратил внимание, что оно ей великовато и сидит неряшливо, соскользнув с одного плеча. Она взялась правой рукой за левое запястье – привычка, которая меня порядком раздражала.
– В таком случае почему же ты ко мне никогда не подходишь? – спросила она. – Почему никогда меня не поцелуешь, не заговоришь со мной? Почему ты считаешь, что я могу это выдержать? За что ты так обращаешься со мной? У тебя есть на то какие-то особые причины?
