— Давай, Морган! Вот тут мы будем как на празднике…
Мы находились на верхней точке острова, а совсем внизу виднелся флот, поставленный на якорь в порту Ла Валетты. В любой момент мог появиться Нельсон… В тот же день вновь заговорили пушки, но то был лишь великолепный праздничный салют. Когда Бонапарт входил в город, окруженный своими офицерами, было сделано пятьсот выстрелов. Войска вошли вслед за генералом. С нашего наблюдательного пункта все это походило на движение крошечной живности. Каких-нибудь муравьев. Фарос тут же начал выстраивать теорию о бесконечно большом и ничтожно малом:
— Взгляни на эту титаническую силу, что так напугала рыцарский Орден. Под этим углом зрения она кажется такой мелкой…
— Это неожиданный оптический обман. Если так рассуждать, я могу тебе объяснить, что…
— Речь идет не об этом. Я говорю о тебе и обо мне, когда мы прибудем в Египет. Какова будет наша сила пред лицом тайны фараонов? Достаточно сильна окажется наша наука, чтобы этому противостоять? И Бонапарт, которым ты так восхищаешься, — окажется ли он достаточно силен для подобной встречи?
— Он превосходный солдат, великолепный стратег! Мальта, например…
Фарос снова меня перебил:
— Он идет в Египет не для того, чтобы вести там войну, вот увидишь. Его планы обширнее, и ты это знаешь.
— Я очень высоко его ценю, но я не знаю многого.
— Давай попытаемся разобраться, чего он на самом деле хочет.
— Я веду расследование уже несколько месяцев! Но Бонапарт очень скрытен.
— Это потому, что его амбиции слишком велики.
— Бесспорный факт.
— Вопрос в том, чтобы узнать, «адекватны» ли они, скажем так, тому, на что он вроде бы способен.
Я тотчас вспылил:
— Кто может противостоять Бонапарту?
— Египет, мой дорогой Морган! И говорить так — не значит наносить оскорбление Бонапарту, великому человеку, которому ты служишь.
— Пожалуй, я могу узнать, чего он хочет. И я тебе докажу…
— Мы узнаем…
— Хорошо, мы узнаем, чего он хочет, и я тебе докажу, что он способен…
— Увидим, — отрезал Фарос.
Он бежал впереди меня. Мы двигались по узкой улочке, которая вела в самый центр Ла Валетты. Толпа единодушно приветствовала армию. Казалось, все были на нашей стороне.
Мы нигде не встречали ни малейшего сопротивления. Мальта словно хотела нас соблазнить, а мы ей позволяли. Беспокойство, кое обычно терзает завоевателей, нас совершенно оставило. Мы позволяли этому городу убаюкивать нас своей беспечностью. Нам нечего было опасаться. По крайней мере, я так думал.
От имени рыцарей Фердинанд Гомпеш незамедлительно подписал перемирие, даже не вступая в переговоры. Казалось, все закончилось, — вот так просто. Бонапарт видел в нем олицетворение прошлого. Солдат без оружия. Полная противоположность опасности. Бонапарт в этом не сомневался. Легкая победа сделала его неосторожным. Он согласился даже встретиться с Гомпешем, который хотел поговорить о вербовке двух тысяч солдат Мальтийского Легиона в состав нашей экспедиции. Встреча имела место во дворце великого магистра.
Мальтийский рыцарь, казалось, смирился со всем, в том числе и с тем фактом, что его принимал в его бывшем жилище тот, кто его оттуда выгнал. Гомпеш появился в скромном одеянии, поверх него набросив ярко-красную накидку с белым крестом, универсальным знаком рыцарей Святого Иоанна. Он уважительно поприветствовал главнокомандующего и даже не глянул на комнату, из которой еще несколько дней назад руководил Орденом. Он предпочел смотреть на того, кто сейчас находился в ней.
Я тоже присутствовал там. Бонапарт пригласил меня, дабы поговорить о золоте, захваченном на Мальте. Мой итальянский опыт комиссара по предметам искусства и науки показался ему… ценным. Гомпеш мне кивнул. Очевидно, он знает, кто я такой, заключил я. Затем, игнорируя всех остальных, он обратился к победителю:
— Усиленная двумя тысячами мальтийцев, ваша армия станет еще сильнее, — начал он. — Кроме того, около пятидесяти наших рыцарей, судя по всему, решили присоединиться к вам. Таким образом, — с улыбкой добавил он, — вы лишаете нас не только нашего золота, но и наших людей…
— Это будет нам большим подспорьем!
Бонапарт говорил о военных трофеях. Он ликовал.
— Это и в самом деле подспорье, и оно только украсит судьбу генерала, вдохновленного небесами.
Гомпеш говорил тихо, как священник на исповеди.
— Эта помощь важнее амбиций и судьбы одного человека, — ответил Бонапарт так, что никто не понял, к кому он обращается, ибо он повернулся к нам спиной и стал смотреть на море.
Стояла приятная и тихая ночь, небо окрасилось красновато-золотистыми отблесками, смягчавшими темноту насыпей рыцарской крепости.
— Между тем, позвольте мне задать один вопрос, — снова заговорил Гомпеш. — Ваши намерения действительно столь велики, что позволяют вам обворовывать Церковь?
— Ваш Ватикан и этот ваш Папа сами обогатились за чужой счет! — вспылил Бонапарт, развернувшись, и уставился на Гомпеша, заложив руки за спину.
— Вы сурово осуждаете христианство, — не смутившись, заметил Гомпеш.
— Я говорю как есть. И ваш Орден, в частности, — что он собой представляет? Посмотрите на этот остров. Вас же было всего пятьсот рыцарей, старых и немощных.
— Наша армия была велика… А наша духовная сила останется такой навсегда.
— Сила? Вас выгнали из Иерусалима!
— Я в этом не уверен… Не думаете же вы, что сила измеряется только весом золота или грохотом пушек?
— Я верю тому, что вижу. У вас были огромные ресурсы и мощная крепость. Этот остров, который вам был дарован Карлом Пятым…
— В обмен на ястреба, подаренного вице-королю Сицилии, — добавил Бурьенн,[51] секретарь Бонапарта, который тоже присутствовал.
— Этот остров, — снова заговорил Бонапарт, — стал приютом для бывшего Ордена. А мы, молодые силы, на «ты» с будущим — мы пришли ему на смену. Вы же уходите. Вот так.
— У нас тысячи союзников по всей Европе, — ответил рыцарь.
— Остатки Средневековья, — возразил Бонапарт. — Этот остров, заложником которого стал ваш Орден, стал алтарем авантюры, которая разбилась об ислам. На Востоке Мальтийский Орден не окажет мне никакой помощи.
— Как же вы собираетесь превзойти христианство? — спросил рыцарь.
И Бонапарт попал в его ловушку:
— Золото — более надежное средство завоевания, нежели армия иезуитов.
— Ваши амбиции, стало быть, заключаются в том, чтобы навязать Востоку республиканские идеи?
Бонапарт приблизился к рыцарю почти вплотную:
— А может быть, справедливее было бы обратить Запад в Восток.
— Только Бог простит вас… — ответил Гомпеш.
— Бог может дать императору то, что не смог дать Папа…
— О чем вы? — прошептал рыцарь.
Лицо Бонапарта посерьезнело.
— История уже дала союз Востока с Западом, когда армия двинулась на Индию…
— Уже поздно. Нужно идти спать…
