меня тут же вырвет.
Когда призрак моей жены оставил меня, я увидел, как Фарос падает с вершины минарета, как его топчет толпа разъяренных каирцев, его и Орфея. Днем картины нашей катастрофы проходили одна за другой по грязной ткани моей палатки. Ночью тайные знаки фараонов собирались под моей кроватью.
Их число было столь велико, они были так тяжелы, что не выдерживала земля. Я погружался в песок, а там гнездились черви, которые ползали у меня в волосах. Страх парализовал меня. Я стонал сквозь плотно сжатые губы.
Санитар больше не приходил. Утром я узнал, что он умер от чумы.
Люди?.. Бертолле много времени проводил рядом со мной, но он был не единственным. Надо обязательно назвать и Бонапарта, этого невероятного двуликого Януса из Яффы: вчера еще он был кровавым и бездушным, а сегодня — уже нежным и предупредительным. Не проходило вечера, чтобы он не приподнимал край палатки. Он отмерял дозы лекарств, которые я должен был выпить. Он протягивал их мне. И он обращался к умирающему:
— Помогите мне, Морган…
У него был взгляд совсем потерянного человека. Куда же подевалось Яффское чудовище?
— У меня проблемы, гражданин генерал, — с трудом ответил я. — Что может сделать агонизирующий для победителя при Пирамидах?
— Спасти меня…
Черты его осунулись, а лицо стало еще бледнее, чем обычно.
— Чума?
Он грустно улыбнулся:
— Разве меня не сопровождает Бог удачи?
— Какое же зло подтачивает вас?
— Можно сказать и так — это зло, ибо речь идет о сомнении…
— Или о сожалении?
Он резко перебил меня:
— Я смотрю вам в глаза. И я в вижу в них только Яффу!
Куда подевалось ваше доверие? Исчезло! Таким образом, между нами все кончено?
— Время, возможно…
— Время? Я вам его дал предостаточно, и вы должны были расшифровать Египет, — вспылил он. — Я помогал ученым. Для этого я использовал всю свою власть, меня критиковал штаб, он называл наш Институт моей египетской любовницей! Времени у меня больше нет. Все кончено. Я проиграл. Мы возвращаемся в Каир и, возможно, во Францию.
Он собирался уехать. Я, несмотря на слабость, схватил рукав его сюртука:
— Что станет с вашей восточной мечтой? — спросил я.
Он долго стоял неподвижно, точно огромные часовые, высеченные из гранита и застывшие в песках Египта; гиганты, которых фараоны поставили, чтобы те, как говорил Бонапарт, наблюдали за нами. Мне в голову полезли темные мысли о том, что мы тоже очень скоро превратимся в камни и станем, в свою очередь, служить фараонам. Эта ужасная картина исчезла, едва Бонапарт пошевелился. Он сел на мою походную кровать. Сапоги его были разбиты, сюртук разорван. Он заговорил с тяжестью в голосе:
— За стенами Сен-Жан-д'Акра я надеялся найти оружие и хотя бы часть сокровищ Мальты, которые мы потеряли при Абукире. Эти трофеи позволили бы мне пойти на Дамаск и без усилий занять Сирию. Там к нам присоединилась бы целая когорта недовольных. По дороге я пообещал бы им отмену тиранического режима паши. Народ пошел бы за мной.
Мы собрали бы новые армии — их репутации было бы достаточно. Я вошел бы в Константинополь… Я основал бы империю.
Он пристально смотрел мне прямо в глаза, и я не смог бы сказать, чей взгляд был горячее.
— Тунис, Триполи, Алжир, Мекка, султан Дафура в Судане. До самого Мисора на юге Индии — я всех проинформировал о своем проекте. Они знают, что я не собираюсь подчинять себе Восток.
Казалось, он готов был мне в чем-то признаться. Я забыл про усталость.
— Стало быть, вы искали именно Восток? — прошептал я.
— Я видел в нем прекрасное средство для того, чтобы ослабить монархическую Европу. Союз, который я задумывал с Востоком, был бы справедлив. У нас были бы одни и те же враги. Он был бы очень сильным, ибо речь шла бы об империи. Я не происхожу ни из одного клана, которые делят между собой мир, и я не собирался никому навязывать христианство.
— Но, разумеется, ваши враги предприняли бы все возможное, чтобы помешать вам, едва узнали бы о ваших намерениях?
Он пожал плечами:
— Англия, турки, Директория, где сидят легионы шпионов, и Талейран! Все знали, каков был мой изначальный план. — Он замолк, потом продолжил: — Поэтому я не хотел скрываться. Иногда я даже действовал так, чтобы мои враги узнали…
— Я вспоминаю о ваших смелых речах, когда вы беседовали с Гомпешем.
Он улыбнулся:
— Если бы я мог, я бы побудил его к тому, чтобы донести на нас Ватикану или англичанам…
— Чтобы они перешли вам дорогу!
— Не скрывая ничего, что кажется очевидным, я смог бы лучше подготовить то, что планировал тайно. А вот об этом никто и не подозревал, ибо я сам осознал это лишь в Египте.
Сейчас я точно знаю, что мне было нужно, чтобы добиться моих целей…
Хотя я и сгорал от нетерпения, я все же решился его прервать:
— Почему вы объясняете мне все это?
— Я знаю, что вы осуждаете решение, которое я принял в Яффе. Страх потерять друга толкает меня к тому, чтобы сообщить ему истинные причины моих действий. У вас есть другие вопросы?
Не без усилий я сумел взять себя в руки. Мое горло было сухо, живот страшно болел, но надо было держаться.
— Бойня в Яффе была так уж необходима? — прошептал я.
Без колебаний он ответил мне:
— Это была бесполезная и драматическая акция. Три тысячи убитых солдат…
Потом его черты вдруг затвердели:
— Богарнэ и Круазье,[103] два молодых адъютанта, остановили батальон дивизии Ланна, который готовился покончить с этими бойцами. Мы сражались. Это была честная борьба.
Мы отвечали ударом на удар, око за око! Мы разбили фанатиков, которые бросались на нас с такими воплями ненависти, которые никто не решился бы повторить. Даже те из ваших ученых, которые в Каире осуждали мою терпимость. Но, вообразив не знаю уж что, Богарнэ и Круазье решили пообещать туркам, от моего имени и не проконсультировавшись со мной, спасение их жизней в обмен на капитуляцию. В одно мгновенье они из солдат, готовых нас убивать, превратились в простых пленных. Это было преступное соглашение. Нам не хватает вооружения, боеприпасов, людей. Чума косит наши ряды! Кормить три тысячи человек? Отпускать их на свободу, заключать в тюрьму здесь, где мы ничего не контролируем?
Горячка и вновь открывшиеся обстоятельства совершенно оглушили меня.
— Я должен был решиться, — продолжал он, — и я это сделал, будучи уверен, что мои противники в аналогичной ситуации не сомневались бы. И я показал Джеззар-паше, что не отступлю ни перед чем… Прав ли я был?
Надо было ему что-то ответить:
— По-моему, преступление в Яффе разрушило союз, который вы надеялись заключить с исламом. Теперь могут сказать, что вы не держите данного слова, что вы жестокий человек. В Яффе погасла ваша мечта об империи всеобщей терпимости.
— Я вас не виню. Давайте, говорите свое заключение.
— Отныне вашей мечте конец.
