предопределенным.
И тогда у Бонапарта родилась гениальная идея: он бросил свою кавалерию против пехоты — сделал то, что сами мамелюки попытались сделать в сражении при Пирамидах. Наши кавалеристы налетели на позиции турок, и те не знали пощады. На сей раз все было не так, как в Яффе. Пленных не брали. Тех, кого не убили на месте, сбросили в море, и они утонули. «Вода, — рассказывал потом Бонапарт, — была покрыта цветными тюрбанами. Множество мертвых турок, тысячи».
Мюрат[120] был ранен, но это не остудило его пыла, и он отличился тем, что отрубил пальцы правой руки у визиря Мустафы-паши, своего врага, и взял его в плен. Шестьдесят пушек и три тысячи кавалеристов уничтожили восемнадцать тысяч турок.[121] И вновь Каир приветствовал триумф Бонапарта, «Повелителя огня, великого султана Эль-Кебира, который любит религию Магомета».
Ученые просили дать им время. Отныне оно у них было.
Тридцать первое заседание Института началось с заявления Ланкре. Он прочитал доклад, который появился несколькими неделями позже в «Египетском курьере» и который потряс весь мир от Парижа до Лондона и от Каира до Ватикана. Я жадно слушал оратора и впитывал его слова так, что могу хоть сейчас процитировать по памяти выдержки из его доклада, посвященного нашему открытию.
— «Розетта, 2 фрюктидора VII года.[122] Очень красивый камень из черного гранита, мелкозернистого и очень твердого.
36 дюймов высотой, 28 дюймов шириной, 9–10 дюймов толщиной…»
— И что, эта каменная плита высотой 1, 2 метра и шириной 90 сантиметров позволит нам понять всю историю Египта, все тайны фараонов?
— Замолчи, Фарос Ле Жансем, — шикнул я.
Орфей был столь же внимателен, как и я. Ланкре продолжал:
— «Одна сторона хорошо отполирована. На ней расположены три различные надписи, сделанные в три параллельных столбца. Первая исписана иероглифами. Вторая — буквами, которые мы считаем сирийскими…»
Фарос и его коллега Реж из Института доказали в сентябре, когда камень был доставлен в Каир гражданином Бушаром, ставшим к тому временем капитаном, что речь могла идти о промежуточной надписи: «В третьем столбце надпись сделана на греческом языке. Генерал Мену частично перевел этот греческий текст…»
Пока же Фарос слушал, выпучив глаза, и лицо его было бледнее обычного. Он был в трансе. Он толкал меня локтем.
Он постоянно подмигивал. Или подскакивал на месте. Орфей был спокоен, он сидел, правой рукой подперев подбородок.
Похоже, даже неожиданное вторжение мамелюкских всадников в здание Института не заставило бы его пошевелиться.
Чтение продолжалось:
— «Этот камень представляет огромный интерес для изучения иероглифических знаков, возможно, он даст нам ключ…»
— Ключ! — воскликнул Ле Жансем.
— Дверь! — возразил Форжюри, и никто не понял, говорит он о камне или обращается к Фаросу.
— В настоящий момент давайте будем довольствоваться зернами этого сокровища, — примирительным тоном сказал я.
Я беседовал с Ланкре, который принялся гладить камень, как только увидел его. Ланкре не усомнился ни на миг: мы нашли исключительную вещь, которая вылечит нас от наших неприятностей. Она одна подарит торжество всей нашей экспедиции.
— Действительно, — сказал Ле Жансем. — Сокровище… И что мы будем с этим сокровищем делать?
— Фарос, — вмешался Форжюри, — я тебя попрошу не использовать больше этот свой метод — он раздражает меня.
Ты задаешь нам вопросы, ответы на которые уже знаешь. Скажи лучше, как бы ты поступил с сокровищем…
— Я постарался бы его защитить. А еще лучше, я сделал бы с него копию. Так, чтобы, если я его потеряю, если оно повредится или, что еще хуже, если у нас похитят оригинал, я мог бы продолжить его изучение.
— Разумное замечание, — заключил Форжюри.
— Это действительно первое, чем должны заняться члены нашего Института, — подтвердил я. — Нам нужны копии с оригинала.
В августе месяце наука принялась за работу. Камень перевезли в Булак, в Каирский порт, где трудиться было удобнее. Склонившись над неизвестными знаками, каждый ученый мог предлагать свои варианты отгадки. Фарос оказался одним из наиболее изобретательных. Он увидел имя Птолемея Филометора,[123] выбитое на граните, хотя ничто не могло подтвердить эту гипотезу, пока камень не заговорил. Я не могу обойти молчанием и находчивость Фароса, когда речь зашла о копировании сокровища. Распираемый энергией, он придумал технику автографии (ныне этот метод широко известен), которая дала превосходные результаты. Фарос работал безостановочно, демонстрируя незаурядную стойкость до самого завершения своих исследований. Я вспоминаю день, когда он появился у меня, с ног до головы перепачканный типографской краской.
— Получилось!
Я увидел, что его одежда вся мокрая.
Фарос? Что с тобой произошло?
Всего лишь вода, краска и тампон. Но теперь у меня есть копия камня…
Я ринулся вслед за ним в типографию.
— Не так быстро, Фарос!
По дороге он начал объяснять, не выказывая ни малейшего признака неудобства, свою технику.
— Покрываешь камень водой…
— Не рискуешь при этом его повредить?
— Водой, Морган! Вода на гранит! Позволь мне продолжить. Затем вытираешь воду…
— Тогда зачем было ее наносить?
— Ты стираешь только воду, которая на поверхности. Но таким образом, чтобы она осталась во впадинах букв. Затем покрываешь камень краской…
— Краской? А не боишься ли ты?..
— Помилуй, Морган! Краска не проникает во впадины букв. И вода тебе служит именно для этого. Она не пускает туда краску. Таким образом, положив на камень влажный лист бумаги и сильно его прижав… Нет, Морган! Без всякого риска повредить гранит! Значит, ты надавливаешь, затем — отклеиваешь. И что остается на бумаге?
— Знаки…
— Да, знаки остаются белыми. Весь остальной лист становится черным, а твои знаки отлично выделяются, поскольку они белые. Остается только прочитать, что написано на листе.
Мы прибежали в типографию. Я переводил дух, а Фарос уже размахивал своей копией Розеттского камня.
— Завтра у меня их будет еще две или три. А через месяц…
Фарос победил.
Я должен также отметить восхитительную работу Николя-Жака Контэ. Едва мы опробовали изобретение Фароса, как он тут же предложил противоположное решение. Как в гравировке, краска должна была войти во впадины знаков, вырезанных на камне. И тогда камень выполнял роль медной доски в типографии. Надо было расстелить лист бумаги на камне. Надавить. И знаки переносились на бумагу, только они были черными.
— Теперь можно разбить или потерять камень! Мы больше ничего не боимся! — воскликнул
