Фарос.
— Не говори о дурном, — проворчал Форжюри.
Результаты испытаний, осуществленных Фаросом и Контэ, были переданы генералу Дюгуа. А этот человек был надежнее самого Цербера…
Я информировал Бонапарта о хороших новостях. Но ничто не могло утихомирить крайнего его волнения, причин которого я не постигал.
После мятежа в Каире, уничтожения флота, чумы, драмы в Яффе и провала под Сен-Жан-д'Акром, мы наконец-то обрели успех как в военном, так и в научном плане. Обнаружение Розеттского камня — заметный прорыв. Каир, казалось, смирился с нашими успехами. Позабыв про ссоры, Институт объединил наконец свои силы ради познания тайны иероглифов. У нас, таким образом, в руках находилось то, что могло нам способствовать.
Я думал, что главнокомандующему, как и нашему трио, не терпится узнать, соединится ли вскоре его слава со славой Востока. Ведь такова была его мечта? До раскрытия природы и влияния фараоновской письменности рукой подать. Скоро станет известна правда. Бонапарт теперь располагал тем, на что так надеялся.
Но, похоже, я слишком недооценивал неизбежные испытания, связанные с предстоящей расшифровкой, и торопился думать о следующем этапе. Итак, Бонапарт узнает. А потом — что случится потом?
8 августа 1799 года главнокомандующий грубо остудил мой пыл:
— Я не обманываюсь, Спаг. Моя судьба дала поворот перед Акром. Так я не сумею победить. Абукир — это лишь отсрочка.
— Каир подчинен, — возразил я. — Армия единодушно вас поддерживает. Клебер, критиковавший вас за Яффу, на вашей стороне. И у нас Розеттский камень.
Бонапарт улыбнулся, но в улыбке сквозила горечь:
— Я помню, что говорил Клебер. Критика сыпалась на меня со всех сторон. На меня вешали всех собак, а сегодня я вновь стал Эль-Кебиром. Этот резкий всплеск славы еще какое-то время продержится. Давайте воспользуемся этим благоприятным стечением обстоятельств и примем важные решения. Розеттский камень — как продвигается дело?
Открытие случилось каких-то несколько недель назад.
Еще не успела высохнуть краска копий. Египетская кампания ученых только начиналась. Бонапарт лучше, чем кто-либо другой, знал, что победа должна быть хорошо организована.
Она обеспечивалась не только его легендарной пылкостью.
— Мы заканчиваем перевод греческого текста, — осторожно ответил я, — а среди иероглифов нам удалось выделить группы идентичных знаков с идентичными интервалами…
А что еще мы могли сделать? Но Бонапарт прервал мой доклад, подкосив мой энтузиазм:
— В итоге — ничего нового.
— Но прошло так мало времени, генерал…
— Мы его уже полностью исчерпали. Пора оставлять Египет, господин де Спаг. Очень скоро я уеду.
Столь резкое заявление изумило меня. Уезжать? Но когда? Появились и другие вопросы. И я начал их задавать безо всякого порядка:
— Каким чудом вы сумеете быстро собрать войска, ушедшие в Верхний Египет? И всю эту груду оборудования Института? Наши инструменты, наши находки, коллекции наших зоологов? Не говоря уже о перемещении раненых?
— Я говорю только о себе. Я собираюсь уехать, а другие останутся. Так надо. — Не дав мне времени оценить результат и последствия этого заявления, он продолжил: — В Европе образовалась Вторая коалиция. Франции угрожает опасность.
Директория не пришлет мне людей, которых я требую безостановочно. Я возвращаюсь в Париж, чтобы навести там порядок.
Вот и все. Это факт. Вот мы египтяне на пути к Востоку. А вот я уже во Франции. Удивительное дело: я даже ощутил вкус Парижа и его запахи. Все то, что я уже начал забывать, вдруг всплыло в памяти. Я снова увидел Политехническую школу, ее классы, своих друзей и даже лицо того хвастуна, который за обеденным столом демонстрировал свои знания о Египте. Передо мной появилось лицо моей бедной супруги. Ее письма стали совсем редкими. Слезы, которые она проливала в день нашего отплытия, вдруг освежили мою щеку. У меня закружилась голова, внезапно меня охватила меланхолия.
— Значит, все было впустую. Восточная мечта закончилась…
Как обычно, Бонапарт с легкостью сменил настроение:
— Не надо заблуждаться. Египет я не брошу. Я оставлю Клебера во главе экспедиции. Он должен удержать Египет.
Когда придет время, мы возвратимся и предпримем новое наступление в Азии. Но пока не будет наведен порядок, здесь ничего не сделать.
— А как же расшифровка?
— Институт продолжит существовать. Пока Клебер будет в Египте, он сможет двигаться вперед. Будет созвана новая научная экспедиция — это докажет вам мой интерес и мою поддержку вашей работе. Экспедиция направится в Верхний Египет. Я последую вашим рекомендациям и назначу Форжюри ее руководителем. Что еще я могу сделать?
Казалось, он готов прислушаться ко всему. И я счел возможным задать ему вопрос, который терзал мне сердце:
— Вы уезжаете еще и потому, что у нас теперь есть Розеттский камень?
Он задумался и долгое время не отвечал. Он явно колебался. Потом все же признался:
— Я ждал знака судьбы — знака подобной силы. Я надеялся. Открытие в Розетте помогло мне принять решение.
— То есть вы все еще хотите разгадать тайну могущества фараонов?
— В Сен-Жан-д'Акре я рассказал вам о самых глубинных причинах моего присутствия на Востоке. Сейчас я рассказал, что собираюсь вернуться. Розеттский камень — достижение бесценное, но недостаточное. Это еще не расшифровка, и я опасаюсь, что это дело затянется больше, чем вы предполагаете. Дорогой Морган, пока у вас нет ничего нового. Я говорю это, зная, что это приглушает ваше воодушевление. Но сколько еще надо ждать, чтобы письменность фараонов была постигнута? Месяцы, годы? А ведь время — это богатство, которого у меня нет.
— Богатство? Но ваше богатство — это Восток. Уезжая, вы его лишитесь…
— Будущее, богатое или бедное, строится на парадоксах.
Мое представляется мне следующим образом: я уезжаю, чтобы вернуться. Во Франции я найду силы, которых мне не хватает здесь. И когда у меня будут средства, в которых мы нуждаемся, я вернусь на Восток, ибо, как я уже сказал, без этой части света ничто не достигнет величия. Клебер будет удерживать Египет, и мы еще найдем Восток фараонов. Времени я противопоставляю надежду.
— А потом?
— Давайте прекратим домыслы. Мне достаточно и настоящего. А оно такое, какое есть. Я уезжаю во Францию, но организую наше присутствие в Египте. А будущее? Давайте подождем, пока сможем прочитать слова фараонов…
В тот день я больше ничего не узнал. Бонапарт торопился и поспешил на этом закончить.
— Что-нибудь еще? — спросил он.
— Ваш отъезд будет воспринят как катастрофа и измена, коим я отныне являюсь сообщником. Как могу я вам гарантировать, что ваше возвращение во Францию останется в тайне?
— Все уже решено. Я оставлю Каир через два дня. А через двенадцать дней погружусь на корабль.
Вот так он мне об этом сообщил. Жестко и без каких-то там нюансов. Я был шокирован. Тотчас же я подумал об Орфее и Фаросе: мы обещали говорить друг другу правду, и я должен им об этом рассказать.
