— Вы можете по своему усмотрению выбрать тех, кого проинформируете. Но решайте с умом. Не тратьте времени на предупреждение Бертолле и Виван Денона. Они уезжают со мной. Кроме того, я приглашаю и вас собирать вещи. Вы тоже едете.
Вот так, за два дня до отправления и именно в такой форме, я выяснил, что тоже должен все бросить. Несмотря на меры предосторожности. Институт очень быстро узнал, что два фрегата уже приготовлены и ожидают отплытия недалеко от Александрии. Все обсуждали имена отплывающих. Когда стало известно мое имя, на меня посыпались упреки. Но и сейчас, под конец жизни, я по-прежнему могу торжественно заявить, что не создавал никакого заговора, чтобы благоприятствовать отъезду, кое было воспринято как бегство. Я беру в свидетели Ле Жансема и Форжюри — только их я ввел в курс дела. Они знают, что я оставил Египет по приказу начальника, генерала Наполеона Бонапарта, и что я не был предателем, как потом иногда говорили, нанося мне этим оскорблением ужасную рану. Правда состояла в том, что я разрывался между радостью вновь увидеть близких и горем оставить тех, кто стал мне близок, — Ле Жансема и Форжюри в первую очередь.
— Генерал лжет. Он готовил отправление уже давно, — возмущался Орфей.
— Нет, — прошептал Фарос. — Это внезапное решение…
Мы были в столовой Института. Отправление было назначено на завтра. Уезжать? Оставаться? Мы говорили об этом, а вce остальные пытались узнать, о чем беседовало наше «трио заговорщиков».
— Недавнее и логическое решение, — настаивал Фарос. — И знаете почему?
— Достаточно! — Нервы Форжюри были на пределе. — И не надо заканчивать каждую фразу этими твоими «почему»!
— Бонапарт, — продолжал Фарос, — под Абукиром исчерпал последние силы. Он не может завоевать Восток с теми средствами, которыми располагает, но они достаточны, чтобы Клебер расположился лагерем в Каире. Ученые пока продолжат раскопки в Египте. А Бонапарт поедет в Париж, дабы найти там поддержку своей власти. Этот генерал — гений!
— Он — трус! — проворчал Орфей.
— Это наш последний совместный обед, — сказал Фарос. — Сохраним достоинство, гражданин Форжюри…
— Должен ли я из этого заключить, что ты одобряешь мой отъезд? — вмешался я.
— Это лучшее, что можно сделать, — вздохнул он. — Ты последуешь за Бонапартом. Я размножу копии Розеттского камня и доделаю перевод с греческого. Орфей уезжает в Верхний Египет — надеется отыскать ключ потоньше…
— Что ты об этом думаешь? — спросил я Форжюри.
— Ладно. Раз Бонапарт решил уехать, мы хоть его не упустим.
Разрываясь между сожалением и облегчением, я прошептал:
— Он всегда идет вперед слишком быстро…
— Давайте, — закричал Фарос очень громко, — выпьем за нашу славу и за правду! И давайте назначим встречу здесь или в Париже…
Его неосторожности было достаточно, чтобы несколько членов Института приблизились к нам. Начались вопросы. Я ускользнул от них, сказав, что уезжаю в Александрию, но ничего не уточнял. Эта ложь добавилась к прочим фактам моего обвинительного досье. После моего «бегства» защищать свою честь мне стало еще труднее.
— Что сказать ученым? — спросил меня Орфей.
Это было вечером в день отправления. Мы стояли около здания Института. Экипаж ждал меня, готовый отвезти в штаб-квартиру.
— Надо возобновить работу, вернуться в Верхний Египет.
— А что будешь делать ты?
Я молчал. Чтобы скрыть набежавшие слезы, я мог только обнять двух моих друзей. Пора было садиться в экипаж.
Там уже был Бертолле. Поездка до штаб-квартиры происходила в тяжелом молчании. Я смотрел на Каир и уже сожалел, что уезжаю. Эта ночь 10 августа 1799 года по сей день преследует меня, и даже теперь, когда огонь моей жизни затухает, я все еще страдаю от раны, кровоточащей в моем сердце.
22 августа мы погрузились на борт «Мюирона»,[124] в последний раз вглядываясь в Египет. Он не вымолвил ни слова.
— И что мне теперь делать? — через некоторое время спросил я.
— У нас есть ключ. Теперь надо найти мастера. Новый, свободный ум, который не затронули проблемы и противоречия Института. Неизвестный? Надо его искать и делать это за пределами Египта. Наш дешифровщик, возможно, живет во Франции и ждет нас. Таким образом, ваше возвращение вовсе не означает, что все закончилось.
Его полный энергии голос раздавался в темноте ночи, обещая мне продолжение приключения. По крайней мере, здесь, на палубе, жизнь не обманывала моих надежд.
Но уже поздно, и я очень устал. Завтра, если смогу, я еще вернусь к своему рассказу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«АМIСО SINCERO»
Рассказ, написанный Орфеем Форжюри (1799–1801)
ГЛАВА 9
МОРГАН ДЕ СПАГ УМЕР 31 июля 1818 года…
Морган де Спаг умер 31 июля 1818 года. Об этом объявили в Сенате, в Институте, в Политехнической школе.
Многие известные и неизвестные люди направились к дому, где жила мадам Гортензия де Спаг. Все они хотели проститься с ее мужем. Полторы с лишним тысячи человек сделали записи в книге соболезнований. Перекрыли улицу де Фиакр. По обочинам стояли часовые. Люди шли нескончаемым потоком.
5 августа 1818 года все, известные и неизвестные, неверующие и правоверные, собрались в церкви де ля Мадлен. Затем похоронный кортеж двинулся к кладбищу Пер-Лашез. [125] Было тепло, но небо затянули серые облака. Порывы сухого ветра гоняли парижскую пыль. Ветер иссушал горло. От него кололо в глазах.
— Я снова вижу, как мы идем от Александрии к Каиру… Такая же погода, тот же удушливый воздух… Не правда ли, немного похоже на то, что мы пережили во время нашего марша?
Инженер Жоллуа шагал передо мной. Терраж, шедший рядом с ним, ответил:
— У тебя такое впечатление, потому что мы собрались все вместе. Это твои воспоминания просыпаются и мучают тебя…
Каждый раз одно и то же.
Когда Жоллуа спрашивал себя о чем-то, Терраж отвечал.
И наоборот. После их приключения в Верхнем Египте эти двое стали неразлучны.
— Посмотри на географа Жомара, — продолжил Жоллуа. — Он не меняется…
— Где он? — спросил Терраж.
— Идет прямо перед нами, точно там же, где был, когда мы двигались по пустыне.
— Эти воспоминания слишком сильны, — сказал Терраж.
— Они спаивают нас навсегда, — прошептал Жоллуа.
Все, кто выжил, несмотря на время и последствия экспедиции, были здесь. Так было всегда, когда
