— От всего сердца благодарю вас. Но буду откровенен.
Ваше доверие, возможно, и имеет основания, но я не могу вам гарантировать сроки. Впрочем, я готов, причем очень давно. Вопросы, которые жгут мне губы? Это — как моя последняя воля. Да, вы не могли предложить мне лучшей программы для завершения…
И поскольку я действительно умираю, он освободил меня от моего наказания и от всех моих страданий. Он рассказал мне правду, которую мы искали, Морган, Орфей и я, все эти пятьдесят лет.
— Знаете ли вы, — начал он, — что я часто мечтал оказаться на вашем месте? Я хотел участвовать в экспедиции в Египет. Я был в вашем возрасте…
— Но сегодня вам меньше, чем мне…
Он улыбнулся:
— В мечтах я плыл на «Востоке». Я исследовал истоки Нила… Часто я шел рядом с Морганом, с Орфеем или с вами…
— Вы никогда нам об этом не говорили…
— Моя роль состояла в том, чтобы служить Сегиру, растворяться в нем. Когда он был маленьким, я читал ему «Египетский курьер», который выписывал наш отец, и сколько раз он представлял, как копает песок Долины Смерти и находит удивительный камень, что откроет ему тайну фараонов. Он так этого жаждал, его страсть была столь огромна, что я пообещал себе служить ему — никогда не отказываясь, никогда не изменяя.
— Могу подтвердить, что в этом вы преуспели.
— Это также справедливо и в отношении вас. В ваших поисках вы ни разу не отступили, и я считаю, что именно это объединяет вас с моим братом. Он тоже никогда не довольствовался тем, что лежит на поверхности, он тоже верил в тайну фараонов. Я же лишь сопровождал его до той ночи 14 сентября 1822 года. — Фижак тяжело дышал. — Хорошее и плохое, таким образом, всегда представляют собой две части единого целого…
Он замолчал, погрузившись в воспоминания. В груди моей горели тысячи огней. Однако надо было ему помочь.
— Что произошло в тот вечер?
— Он пришел ко мне — примчался, так будет точнее. Его сердце билось, как барабан. Лоб покрыт испариной. В горле сухо. Он только что расшифровал свой первый иероглиф. Он уже держал в руках ключ. Я утверждал, что, вбежав, он крикнул: «Я нашел!» Это неправда. Он произнес эти слова гораздо позже, ибо когда он входил в подъезд дома, где я жил, какой-то громадный человек приблизился к нему и схватил за левую руку. Он взмахнул стилетом и всадил его в ладонь Сегира. Оружие было пропитано ядом мгновенного действия.
Тотчас же мой брат почувствовал, что кровь его горит. Убийца сбежал. А зло уже действовало.
— Кураре?
— Без сомнения, речь шла именно об этом, ибо начался паралич. Результат известен: гарантированная смерть. Сегир поднялся по лестнице. Он сумел постучать в мою дверь; но его дыхание уже было как у больного. Я схватил его под руки.
Мой брат умирал, а я не знал почему.
— Он не смог рассказать вам о нападении?
— Нет. Он был не в себе… Это потом он раз за разом, без конца повторял то, что я вам сейчас рассказал. Какая-то тень, порез, ужасная боль, сводившая мышцы… Он не смог описать лицо нападавшего… По причинам, которые вы поймете, мы решили никогда больше об этом не говорить.
— Уверяю вас, Сегир сдержал слово. Но вы фактически спасли преступника. В результате мы никогда не узнаем, кто дал ему яд.
— Англичанин?.. Ватикан?
— Нет. Не Ватикан, Фижак.
— Почему вы так уверены?
— Изабелле было поручено следить за Сегиром только для того, чтобы узнать, все ли он сообщил о расшифровке. Тайна? Быть может, об этом вы и собирались мне рассказать?
— Терпение… Давайте остановимся на Изабелле… Я понял ее роль в тот сентябрьский день 1832 года, когда мы с вами встретились на кладбище.
— У меня уже была не та энергия…
— Я же не отличался терпением. Но я должен был противостоять скольким атакам. — Он улыбнулся: — Когда вы объяснили мне роль Изабеллы N., я понял ярость наших врагов. Ватикан опасался, что Сегир установит связь между письменностью фараонов и божественным; другие боялись политических последствий великого открытия. Боялись подчинения христианства исключительной власти, которую мог получить тот, кто узнает тайну, — в частности, император, у которого было чем нарушить игру сильных мира сего. Я понял и удивительные предостережения дона Рафаэля и аббата де Терсана. Они ободряли Сегира, но тоже опасались возможной развязки. Да, то была власть письменности, в которой все сомневались…
— Мы шли той же дорогой, но, простите меня, как вы обо всем этом догадались?
Фижак задумался. У меня со лба лил обильный пот, который я уже не мог стереть одним движением руки. Немного жидкости попало мне на губы и в рот. Она была горячая. Фижак разглядывал меня. Он уже видел мертвеца. И его последние сомнения пали:
— Связь между письменностью фараонов и божественным в самом деле есть. Сегир ее нашел…
Он обещал мне говорить правду, а сам только что солгал! Сегир написал мне: за пеленой я не нашел ничего… Я попытался выпрямиться. Но не смог.
— Успокойтесь, Фарос, я сказал, что он нашел. Я не утверждал, что он знал об этом… Сегир нашел. Но он этого не знал.
Волнение было столь сильно, что у меня закружилась голова. Фижак встал, чтобы принести мне еще воды. Склонился ко мне:
— Я решил вам все объяснить. Не надо больше волноваться.
Он снова сел в кресло напротив меня:
— Отравление. Я вспоминаю, что Сегир прилег на диван.
Я не понимал, что с ним. Я носил ему питье. Но он не мог глотать, так были сжаты его губы. Дыхание прерывалось. Он тихо стонал. Когда я собрался бежать за врачом, он схватил меня за руку и сжал ее так сильно, что я подумал, это первый смертельный спазм. Я стоял на коленях, приблизив к нему лицо, и я позвал его: «Жан-Франсуа…» Тогда он приоткрыл глаза, и то были глаза мертвеца, те, что я закрыл 4 марта 1832 года. Я услышал: «Я нашел». Он бредил. Это могло быть только бредом. Голос его был тих, но без остановки бормотал эти слова, и они заставили меня задрожать: «Я нашел…» Надо ли звать на помощь или сидеть с ним? Я казню себя так долго, что мне кажется, прошла уже вечность.
И, чтобы мне стала понятнее пытка, которую он пережил, Фижак заставил меня ждать. Его молчание было тяжелее свинца. Я постепенно погружался в эту ночь 14 сентябрь 1822 года. Я был там. И тут он снова заговорил:
— Мой лоб касался его лба, когда я услышал первые звуки. Это был не коптский и не какой-либо другой известный язык. Они были как шепот. Они плавали в воздухе, они становились все громче. Они шли как бы извне. Меня охватил страх.
Его лицо осунулось. Глубокие морщины прорезали лоб и щеки — стигматы страха. Его глаза словно обратились к пустоте, и лишь потом он вернулся ко мне:
— Древние веры, в том числе вера Египта, утверждают, что загробная жизнь могла обращаться к людям во время сновидений. Вам никогда не снился умерший друг?..
Я вновь увидел красивый свет, полный воспоминаний и теней, что приходил ко мне в наихудшие моменты болезни. Приятное и живительное волнение, и я хотел позволить ему унести себя. Разве после жестокой горячки многие выздоровевшие не говорили «между жизнью и смертью», дабы описать это состояние?
— Да, конечно, — ответил я. — Но эти внутренние явления видимы только больным. Итак, вы говорите, что вы лично слышали эти звуки в то время, как Сегир погружался в смерть…
