Я начал тихо закипать.
— Мы торчим здесь уже битый час, а ты сказал мне максимум слов восемь. Я не хочу показаться неблагодарной, спасибо, что уделил мне столько внимания, но долго мы еще собираемся здесь сидеть?
— Ну, рюмку допью…
— Так. Уже одиннадцать слов. Я сюда не для того приехала, чтобы оплакивать смерть твоей первой жены.
— Да и я не для того.
— Ты беспрерывно твердишь, будто мой отец ужасный сноб, и в то же время считаешь меня недочеловеком, потому что я подумала, а не ванночка ли это для ног. Полюбовался бы ты на себя в зеркало, не хочешь?
— Не решаюсь.
— Знаешь, я не желаю больше здесь сидеть и смотреть, как ты глядишь в пространство. Нам ведь только четыре дня осталось, а у меня еще множество дел, — сказала она и вынула из сумочки лист бумаги, поделенный на три столбца: «Обязательно», «Хорошо бы» и «Если успеем». — Встретимся в нашем отеле в семь. И сделай милость, постарайся явиться достаточно трезвым, чтобы можно было идти обедать. Со своей стороны я бы это — скажем так — от души приветствовала.
По мере того как наша комната заполнялась ее покупками, я начинал себя чувствовать персонажем пьесы того румына — ну, вы поняли, кого я имею в виду. Который написал про то, как Зеро Мостель превратился в слона. [Эжен Ионеско (1912–1994), румыно-французский драматург театра абсурда, автор «Лысой певицы», «Урока» и других пьес. —
В ошеломлении я наблюдал, как пространство на крышке комода от края и до края заполняется бутылочками духов, одеколонов, шампуней, каких-то масел; помады выстроились рядами, как патроны; одна на другой высились упаковки мыла, ароматизированного разными отдушками; коробки со спреями, солями для ванн, пудрами; вот появилась натуральная морская губка; прибавились баночки с тонизирующими кремами и тюбики с загадочными мазями; карандаши для бровей; наборы косметики и к ним запасные блоки. Куда ни ступи, везде я спотыкался о коробки и сумки из магазинов, что на бульваре де ла Мадлен, на рю дю Фобур Сент- Оноре, на рю де Риволи, на авеню Георга Пятого и на бульваре Капуцинов. Наряды, с соответствующими аксессуарами, приобретались в бутиках Коррежа, Кардена, Нины Риччи. Вот вечерняя сумочка от Ланвена. И не зря у Второй Мадам Панофски университетский диплом! Я уже давно лягу спать, а она все сидит и аккуратно, бритовкой выпарывает красноречивые лейблы знаменитых кутюрье, чтобы отправить их домой по почте, а на их место вшивает ярлыки канадских фирм «Итон», «Огилви» и «Холт Ренфрю», которые специально привезла из Монреаля.
Мы, конечно, посетили Лувр, «Королевские корты» и музей Родена, где, вооруженная перечнем его основных работ, она быстро взглядывала на табличку, сверяла ее со своим перечнем и шла к следующему экспонату. На четвертый день нашего пребывания в Париже она обрадованно сообщила, что все необходимое мы уже видели и теперь можно перейти к той части списка, что под грифом «Хорошо бы».
Я человек импульсивный, из тех, кто лучше наделает ошибок, нежели будет жалеть об упущенных возможностях, и одной из самых грубых моих ошибок было молниеносное ухаживание и женитьба на Второй Мадам Панофски, но это меня отнюдь не извиняет, поскольку вел я себя в свой медовый месяц преотвратно. Должно быть, она не знала, что и думать, поскольку меня бросало из крайности в крайность — то я бывал угрюм, то проникался чувством вины и, становясь внимательным сверх меры, бросался помогать ей в нашей совместной деятельности. Однажды вечером, разыграв восторг от ее последнего туалета от Диора или Ланвена, который она продемонстрировала мне в нашем номере, я повел ее обедать в один из ресторанов из ее списка, а потом стал лукаво расспрашивать о родственниках, которых видел на нашей свадьбе, — этих богатых
— Да, между прочим: была там, кажется, еще одна девица — забыл, как ее звали, — в таком шифоновом многослойном платье для коктейлей, причем она, похоже, была о себе очень высокого мнения — не могу сказать, чтобы я разделял его.
— Мириам Гринберг?
— Да, что-то вроде. Она тоже из родственников?
— Едва ли. Ее даже и не приглашал никто.
— Ты хочешь сказать, что она имела наглость явиться незваной? Н-да, ну и нахалка!
— Она пришла с моим двоюродным братом Сеймуром.
Изобразив зевок, я спросил:
— А он что — ее бойфренд?
— Откуда мне знать?
— Впрочем, какая разница. Давай зайдем в «Мабийон», выпьем на сон грядущий.
— Если ты считаешь, что еще мало выпил, то пойдем лучше в «Гаррис бар».
Моя вооруженная всяческими списками дама, оказывается, ко всему подготовилась: изучив руководства по сексуальному общению (вряд ли хранимые в Еврейской публичной библиотеке), она сделала выписки на карточках, нарисовала схемы. К моему удивлению, она все знала — как надо «упиваться розой» (или, что то же самое, «нырять в муфточку»), как производят «отсос потрохами», «играют на флейте» или, отчаянно сдавив двумя пальцами, делают мужчину «стойким саксонцем»; знала о существовании позы «69» и даже «венской устрицы», хотя последнюю не очень-то еще и применишь: а ну-ка, девушка, — три, четыре! — скрестите ноги у себя на затылке! Каждую ночь я умолял ее не испытывать на мне очередной изыск. Но когда речь шла о ее удовольствиях, Вторая Мадам Панофски была настойчива и непреклонна. Она воспринимала жизнь как экзамен, который надо сдавать непрерывно.
— Интересно, что она нашла в твоем двоюродном брате Сеймуре?
— А что, мы уже всё? — спросила она, вытирая рот краем простыни.
— Это тебе решать, не мне.
— Ф-фе. Не могу понять, что люди в этом находят!
Она пошла в ванную. Долго чистила зубы. Потом полоскала горло. Потом вернулась.
— Да, ты что-то спрашивал — что-то важное?
— Да нет, совершенно ничего важного, просто я удивляюсь, что она могла найти в твоем братце Сеймуре, он же такой обормот.
— Ты о ком?
— Ах, я никак не могу запомнить, как ее зовут. Ну, ту девицу в голубом шифоновом платье.
— А-га. А-га. — Устремив на меня строгий взгляд, она осведомилась: — Ну-ка, скажи мне, в чем я была сегодня за ланчем?
— В платье.
— Ну да, конечно. В платье. Не в комбинации
— Ай, да ну тебя.
— Ты что, на эту Мириам Гринберг глаз положил или как?
— Успокойся. Я просто не могу понять, что она нашла в Сеймуре.
— Так у него же машина «остин-хейли». И шестиместная парусная яхта — на каком-то из островов Вест-Индии. А в наследство ему достанется целый квартал по Шербрук-стрит и не знаю даже сколько торговых центров. Ничего себе обормот.
— Ты хочешь сказать, что она охотница за богатыми женихами?
— Знал бы ты, сколько раз я видела ее в этом же самом голубеньком платьице, ты бы вообще обалдел — ему, наверное, лет десять, да и вообще, это же pret-a-porter [250], и она наверняка цапнула его на какой-нибудь январской распродаже в универмаге «Мэйси». Вот и скажи — почему бы ей не хотеть улучшить свое материальное положение?
