— Я вот оказался тут в Торонто и решил поинтересоваться, как у вас завтра со временем в обеденный перерыв.
— К сожалению, никак.
— Тогда, может быть, вечером?
— Я занята.
— Я слышал ваше интервью с Мейлером; вы такие четкие вопросы ему задавали!
— Спасибо.
— Слушайте, а может быть, устроим файв-о-клок? Выпьем по чуть-чуть.
— Барни, я не встречаюсь с женатыми мужчинами.
— Да упаси Христос! Выпьем по одной, да и все. Это что, уголовное преступление? Я как раз напротив вас тут сижу в баре мотеля «Времена года».
— Пожалуйста, не становитесь назойливым.
— Ну, может быть, тогда в другой раз?
— Конечно. Может быть. Нет. Но спасибо, что позвонили.
— Да ну, не стоит благодарности.
Я пишу это воскресным вечером за письменным столом на даче в Лаврентийских горах, а вчера я смотрел по телевизору старый черно-белый фильм, сидя в обществе чем-то озабоченной и, пожалуй, слишком уж раздражительной Шанталь. «Операция 'Ураган'» — таково было название фильма, поставленного Хайми Минцбаумом в 1947 году. В главных ролях снимались: Джон Пейн, Ивонна де Карло, Дэн Дюреа и Джордж Макриди. Действие фильма начинается на американской военной базе в Англии за две недели до вторжения в Нормандию. Майор Дэн Дюреа, человек трудной судьбы, терпеть не может сержанта Джона Пейна, ленивого плейбоя и наследника большого состояния, вложенного в универмаг, поэтому он приказывает сержанту прыгнуть в оккупированную Францию с парашютом, чтобы вступить в контакт с отрядом партизан под предводительством человека, известного под конспиративной кличкой Ураган. Ураган оказывается Ивон- ной де Карло, и они с Пейном сразу же начинают испытывать взаимную неприязнь. Все, однако, меняется, когда Пейн, стреляя от бедра, вызволяет ее из пыточных подвалов, где она оказалась в лапах гестаповца Джорджа Макриди, который только и успел что сорвать с нее блузку. Де Карло и Пейн влюбляются и вместе на третий день Вторжения пускают под откос войсковой эшелон, направлявшийся к берегам Нормандии. А когда Дюреа и его измотанные боями воины, настроенные снова биться не на жизнь, а на смерть, входят в Сен-Пьер-сюр-Мер, они обнаруживают, что поселок уже освобожден Пейном, который на его центральной площади поливает шампанским Ивонну де Карло в окружении восхищенных селян. «А я уж думал, не дождусь вас тут!» — говорит Пейн командиру, подмигивая Ивонне де Карло. Конец фильма.
Хочу, чтобы не возникало кривотолков. Я не зазывал Шанталь к себе на уик-энд. Это она такой сюрприз мне сделала, явившись в субботу как раз к ужину, нагруженная всякой всячиной, которую накупила в «Бельгийской кулинарии» на авеню Лорье: pate de foie gras, толстые ломти запеченной ветчины, quiche lorraine[255], баночки со свекольным и картофельным салатами, сыры, французскую булку, а на завтрак круассаны. Я принял у нее сумку с вещичками для ночевки, а затем поприветствовал, клюнув в щечки, и специально за собой проследил, чтобы это получилось непринужденно и по-отечески.
— Ну вот, вы что, не рады меня видеть? — спросила она.
— Конечно рад.
Но бутылку шампанского я открывать не стал. Нарочно. Принес ей бокал «алиготе».
— Сейчас накрою на стол, — сказала она.
Я объяснил, что в восемь по телевизору начнется фильм, я хочу есть и смотреть, потому что ставил его мой старый друг.
— Как трогательно, — одобрила она. — Я постараюсь не болтать.
Сесть рядом с нею на диван я отказался, устроившись на безопасном расстоянии в мягком кресле с бутылкой «макаллана» и сигарой «монтекристо номер четыре». А после фильма, как со стороны, вдруг слышу свой голос:
— Шанталь, я действительно рад тебя здесь видеть, но я хочу, чтобы спать ты сегодня пошла в какую-нибудь из комнат наверху.
— Мама вам что-нибудь о нас говорила?
— Конечно нет.
— Потому что я уже не ребенок, и моя личная жизнь ее не касается.
— Шанталь, дорогая моя, так нельзя. Я уже дедушка, а тебе нет еще и тридцати.
— Вообще-то мне тридцать два.
От нее веяло такой молодостью и очарованием, что я решил — ладно, если она откажется спать наверху, а вместо этого залезет ко мне в постель, так и быть, прогонять не буду. Я ведь слаб. Сколько могу, столько могу, и не требуйте от меня большего. Она хмуро посмотрела на меня и исчезла наверху, после чего ее дверь сразу захлопнулась. Черт! Черт! Черт! На старости лет царю Давиду постель согревали цветущие юные девы — а я чем хуже? Плеснув себе в стакан изрядную порцию виски, я подумал: может, пойти наверх, успокоить ее? Но я не сделал этого, чем в кои-то веки горжусь, и от Соланж, возможно, дождусь похвалы. До четырех я все не мог уснуть, а когда к полудню поднялся, Шанталь уже уехала, не оставив мне даже записки. А вечером позвонила Соланж:
— Она пожертвовала воскресным отдыхом, поехала в такую даль, хотела помочь со сметами на следующий месяц, а тебе только и надо было что смотреть телевизор да пьянствовать. Что ты ей там сказал, мерзавец этакий? Она, как приехала, не переставая плачет и больше вообще не хочет у тебя работать.
— Знаешь что, Соланж. Я женщин уже накушался вот аж по самое некуда. И вас с ней в том числе. Особенно вас. Сейчас я всерьез подумываю, не съехаться ли мне с Сержем.
— Я хочу знать, чем ты ее так обидел!
— Ты ей скажи просто, что я жду ее в офисе завтра в десять утра.
9
Хайми Минцбаума я видел всего несколько месяцев назад, во время последней моей поездки в Голливуд. Приехав пропихивать пробную серию, я вдруг почувствовал непреодолимый зуд вновь испытать свою испещренную печеночными пятнами руку на написании сценария. И пошел старый дурень втюхивать некую диковатую свою идею юному нахалу, который ныне руководит студией. Шелли Кацу, внуку одного из отцов-основателей, слывущему в Беверли-Хиллз белой вороной. Вместо того чтобы носиться по каньонам на «роллс-ройсах» или «мерседесах», что ему как бы на роду написано, он славится тем, что разъезжает на фордовском пикапе тысяча девятьсот семьдесят девятого года — форсированном и с бамперами, художественно изуродованными, как я подозреваю, каким-нибудь студийным декоратором. Шелли, наверное, сказал ему: «Твоя задача сделать так, чтобы я в нем смотрелся грубым мужланом из фильма, где действие происходит в убогом городишке, скажем, на севере штата Вермонт. Неплохо бы подпустить немного ржавчинки. Молодец. Хочу, чтобы ты знал: твою работу ценят. Мы же семья!»
Служители парковок при ресторанах «Дом» и «Спаго» регулярно сшибают по пятьдесят долларов с каждого из агентов и продюсеров, кого оповестят о прибытии старого фордовского пикапа («Машина здесь и сам тоже, внутри сидит — чтоб я сдох! Нет, больше никому не звоню. Честно»), чтобы человек быстренько прискакал на цырлах, засвидетельствовал почтение, — глядишь
— Наш герой, — объяснял я этому Шелли, — что-то вроде современного Кандида.
— Кого?
— Ну того, который у Вольтера.
— А это еще кто?
Я не хочу сказать, что этот Шелли вульгарно неграмотен, нет, он, скорее, из новых
