показываясь из-за углов, где было уже опасно.
Но в первый же день, к вечеру, Иван заметил, что все утомились и у всех посерели лица, а в разговорах появилась раздраженность.
Студент Колесников — белокурый, в пенсне, в потертой шинельке, с большим серым шарфом вокруг шеи, — тот самый, с которым Иван держался в паре, откровенно зевал. Должно быть, это был милый, добродушный человек, привыкший говорить вслух, что он думает.
— Эх, соснуть бы теперь, — мечтательно говорил он. — Полезно бы.
— Да, теперь бы ничего, — соглашался Иван.
Но спать было некогда.
От Арбатской площади пошли по проездам бульвара к Никитским воротам, где гремела без перерыва стрельба. Шли вдоль стен, гуськом, один за другим.
Пули щелкали по деревьям бульвара, срывали ветки, попадали в дома. Щелкали резко, рядом, пугающе близко. Иван невольно пригибался при каждом пощелкивании, быстрее перебегал от выступа к выступу. И все шли скачками, перебегая, словно их подбрасывала пружина.
Собрались все под воротами белого дома с колоннами, уже недалеко от Никитских ворот.
Сливин вызвал связь и расспросил, где надо встать. Оказалось, большевики с полчаса тому назад начали наступать по Тверскому бульвару. Бой разгорается.
— Это очень кстати, — сказал Колесников, стоявший позади Ивана. — А то целый день без дела. Утомительно.
Потом Сливин ушел куда-то, передал команду молодому прапорщику. Стрельба на углу в это время усилилась.
Вдруг под ворота вбежали два юнкера в смятых шинелях, испачканных мелом.
— Что такое? — тревожно посыпались вопросы.
— Наступают. Толпой идут. Уже засели у дома Гагарина на бульваре.
Стало тревожно опять. Из-за выстрелов послышались чьи-то крики. Как будто кричали «ура».
— Слышите? «Ура» кричат. Наступают.
Выглядывая из-за ворот, Иван увидел, как в наступающей темноте от церкви Большого вознесения бежали темные фигуры.
— Смотрите. Перебегают! — сказал он.
Все присмотрелись. Да, там действительно перебегали.
— Наступать же нужно, — волновался Колесников. — Почему же не наступаем?
Ему никто не ответил.
Вдруг со двора прибежал Сливин.
— Господа, цепью, наступление сейчас. Готовьтесь!..
Он торопливо и вместе четко командовал.
— Вдоль стен, поодиночке, — успел только запомнить Иван.
«Вдоль стен, поодиночке», — машинально повторил он про себя.
У него похолодело под ложечкой. По спине, между лопаток, и по рукам прошла нервная дрожь. Он ни одной минуты не думал, что его, Ивана Петряева, могут убить. По-прежнему все казалось ему какой-то игрой.
— Ну, наступление, господа! — командовал Сливин. — С богом, осторожно.
Первая группа юнкеров вышла из-под ворот. Потом другая, за ней дружинники, и между ними Иван и Колесников.
Ивану показалось, что улица стала какой-то новой. Так же, как прежде, стояли деревья на бульваре и маячил вдали серый дом. Так же висели синие вывески. Особенно одна, во весь фасад, — «Трактир». И бульвар казался предвечерне тихим.
А было что-то новое.
— Урра! — неожиданно крикнул Колесников, шедший рядом с Иваном. — Урра, за мной!
И, выскочив на середину улицы, Колесников с винтовкой наперевес, стреляя без прицела, помчался к углу…
— Урра! — рявкнули другие…
И все, словно подхваченные ветром, уже не прячась, бросились к углу. Впереди часто и судорожно затрещали выстрелы. Что-то близко пронеслось мимо Ивана, дунуло ему в лицо. Но он был как в полусне. Бежал и кричал во всю силу легких:
— Урра! Урра!..
Колесников бежал впереди всех, а за ним, вразброд, как мальчишки, играющие вперегонки, бежали юнкера и дружинники. Было видно, как в темных улицах, около площади, судорожно заметались черные и серые фигуры.
— Убегают. Лови их. Вон они! — кричал кто-то около.
— Лови! Бей!
Тррах-тах-тррах!.. — резко гремели винтовки.
Дружинники и юнкера добежали к дому Гагарина, что в проезде бульвара, и остановились, прячась за крыльцом аптеки. Теперь было хорошо видно весь бульвар. Вдоль изгородей и по тротуару туда, к Страстному, бежали большевики. В полумраке видно, как они гнулись к земле, ползли, поднимались, опять бежали и падали. И дружинники вскидывали поминутно к плечу винтовки и, щелкая затворами, стреляли по ним.
Иван стрелял с увлеченьем, не думая, в кого стреляет. После одного выстрела он видел ясно, как у стены на тротуаре упал кто-то черный — должно быть, рабочий — и долго и судорожно вертелся волчком, силясь подняться.
«Ага, попал!» — злобно подумал Иван и выстрелил туда еще, уже целясь.
У него отчаянно колотилось сердце и молотками стучало в висках… Он побежал бы еще вперед, за теми, кто убегал вдоль бульвара. Но послышалась команда:
— Отходить! Цепью отходить!
Опять перебежали улицу, уже назад, и вся дружина, оставив часовых, зашла в трактир в ближайшем переулке. Здесь была устроена грелка. Сюда приходили отдыхать и греться и отсюда уходили на посты.
Теплый, душный воздух подействовал как-то расслабляюще, и Иван был рад, когда Сливин, поговорив с кем-то, разделил дружину на части и сказал:
— Отдыхать по очереди. Кто хочет, может спать.
Дружинники шумно и с прибаутками расселись прямо на полу. Иван выбрал место в углу под окном, прижался плотнее к стене и заснул, обнимая винтовку…
Спал он, как ему показалось, только одно мгновение. А уже кто-то стоял над ним, теребил за руку и говорил:
— Вставайте же, черт возьми. Вот заспался. Вставайте.
Иван тяжело поднял голову. Глаза у него слипались.
— А? Что такое?
— Вставайте. Наша очередь.
Перед ним стоял Колесников, белокурый, в пенсне, улыбался, держал винтовку в руке, собираясь зарядить ее.
— Ну вы и спите же, — сказал он, укоризненно качая головой и улыбаясь. — Здорово спите.
В трактире все ходили и были взволнованы. Но говорили вполголоса. Только Сливин и еще какой-то офицер, уже пожилой, с бородкой, громко распоряжались.
— Ну, живо, живо! — кричал Сливин. — Вторая очередь, скорее собирайся!..
В дверь со двора входили дружинники и юнкера с мрачными, серыми лицами, посиневшими от холода. Ставили винтовки в угол, подходили к печке и грели покрасневшие руки с негнущимися пальцами. От них пахло сыростью и морозцем. Иван встал, с трудом расправляя затекшие ноги. Шинель на нем торчала колом…
— Скорее, скорее! — торопил Сливин.
Дружинники, толкаясь, сгрудились у двери.
— Будьте, господа, осторожны. Не засните на посту. Если заснете, и сами погибнете, и нас подведете.
