дождавшись никакой реакции следователя, Пери продолжал:
— А как только в России произошла революция, сразу направился домой. Мне с трудом удалось выбраться за границу, через Новороссийск в Турцию.
— Не потому ли вы снова прибыли в Новороссийск?
— Стечение обстоятельств... Мне было предложено здесь обосноваться на жительство.
— Все по порядку. Итак, вы покинули Россию...
— Из России я прибыл в Константинополь, а оттуда перебрался в Америку.
— А почему не в Германию?
— В Германии к тому времени тоже произошла революция, и я решил не возвращаться в фатерланд. Революцию я видел в России и отлично представлял, что это такое.
— Чем занимались в Америке?
— Найти работу в Сан-Франциско, где я остановился, было чрезвычайно трудно. Целый год жил на случайные заработки. Потеряв всякую надежду получить работу, я уехал в Южную Америку, где пробыл до тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Скитался по разным странам, большей частью работал сезонно на кофейных плантациях, где в то время еще существовало рабство. Я его вынести не мог и вернулся в Штаты, прямо в Нью-Йорк, разыскал германское консульство и рассказал о своей связи с германской разведкой с пятнадцатого года и о своей работе в России.
— Значит, предложили сами свои шпионские услуги?
— Другого выхода не было. Найти работу в Нью-Йорке стало еще труднее, чем раньше, а связь с разведкой гарантировала занятость, более или менее сносное существование.
— Таким образом, в Америке вы восстановили связь с германской разведкой?
— Яволь, — вырвалось у Пери.
— Это что значит? — поинтересовался Смиренин.
— Это значит — да. Примерно...
— Понятно.
Арестованный становился натуральным немцем, готовым вскочить со стула и вытянуть руки по швам. Не было только команды...
— Какие выполняли задания в Америке?
— Мне было предложено устроиться на военный завод, производящий вооружение.
Все совпадало. Абвер уже в двадцатых годах охотился за новыми видами вооружения в Англии, Франции и США. Особое внимание германская разведка уделяла новшествам в авиационной промышленности. Немецкая агентура хлынула в Америку. В числе «расконсервированных агентов» для этой цели подобрали и безработного Гельзинга. Правда, его постигла неудача. Ему не удалось устроиться на авиационный завод, но зато он проявлял завидное усердие в выполнении самых разнообразных черновых заданий, мотаясь по всей Америке. Так продолжалось до 1932 года.
На вопросы Смиренина о конкретно выполненных заданиях в тот период Пери давал уклончивые ответы, сводил дело к безобидным разъездам по американским городам и выполнению мелких поручений. Он, конечно, понимал, что следствие не располагает данными о его шпионской работе в США, и мог уходить от конкретных ответов. Тогда Смиренин спросил прямо:
— Выходит, вам платили деньги ни за что?
— Не отрицаю. Четыреста долларов дали перед отъездом в Россию.
— А до этого?
— Я был безработным до тридцать первого года. Надо было как-то жить, — выкручивался Пери.
— Что произошло в тридцать первом году?
— Мне предложили поступить в автотракторную школу в Бруклине.
— Зачем?
— Сотрудник германской разведки Гюнтер, из посольства, с ним я был связан, сказал, что я должен выехать в Россию, воспользовавшись тем, что Россия нуждалась в специалистах и охотно их принимала. Школу я закончил, получил диплом и как механик по сельскохозяйственным машинам приехал с другими специалистами в Россию.
Смиренин догадывался, почему именно выбор пал на Гельзинга, но все же спросил его об этом. Арестованный пояснил:
— Шеф знал, что я уже был в России и говорил по-русски. Этого достаточно было. Русский знают немногие. А для разведки очень важно знать язык.
— Важно для занятия шпионажем? — уточнил Смиренин.
Пери испуганно вскинул голову. Он стремился избегать в своих показаниях таких слов, как шпион и шпионаж.
— Где вы работали сразу по прибытии в СССР?
— В Шипуновском зерносовхозе в Сибири.
— Правильно, — подтвердил Смиренин для того, чтобы дать понять арестованному, что следствию хорошо известно все, что касается его пребывания на территории СССР. — Вы кто — немец или эстонец?
— Отец — немец, и я — немец. Отец жил в Эстонии, женился на эстонке, привез ее в Германию, но я — немец.
— Тем не менее это вам не мешало выдавать себя за эстонца?
— Я сказал, что я — немец, — не понравилось Пери замечание следователя. — Немец!..
— А как немцы относятся к кислому молоку? — сдерживая улыбку, опять спросил Смиренин.
— При чем здесь кислое молоко? — уловив смысл вопроса, сразу насторожился Пери.
— Это я хотел бы знать, какая связь существует между кислым молоком и сбором шпионских сведений? — настаивал Смиренин.
Пери молчал. Ему надо было собраться с мыслями, чтобы как-то ответить следователю. Молчание он считал не лучшим способом защиты. Об этом не раз говорили и его шефы. Кислое молоко фигурировало в протоколах допросов свидетелей, которые знали Пери по месту его жительства в Новороссийске на улице Губернской.
— ...Пойду за кислым молоком, — обычно говорил Пери своей сожительнице Елизавете Петровне Косухиной. Это означало, что он отправляется к своему приятелю Терентию Бобко, который проживал в Мысхако и держал корову. Ходил он один, без сожительницы. Как-то Косухина принарядилась и хотела пойти вместе с ним, но Пери довольно твердо сказал ей, что он предпочитает прогуливаться один. Ее присутствие, мол, обременяет его, так как он вынужден уделять ей внимание, а это уже не отдых... Между тем следствие располагало неопровержимыми данными, что прогулки использовались для сбора шпионской информации, которую систематически требовал сотрудник германского посольства в Москве Крипш.
Пери с удовольствием однажды докладывал своему шефу о молочном предлоге, как о своем изобретении, которым он пользуется для отлучки из дома, и уверял, что тупой Элизабет (так он называл Косухину) и в голову не придет о целях его частых прогулок к Бобко. Она может ревновать его к какой- нибудь русской бабе, но этого он не боится. Теперь все это надо было объяснить следователю, только иначе. То, что он говорил Крипшу, на следствии не годилось. Он признавал теперь, что Косухина была не настолько глупа, как он себе представлял ранее, и понимал, что за ним велось наблюдение и все его зигзаги на маршрутах известны НКВД.
«Значит, она обо всем рассказала, умышленно прикидывалась такой безропотной служанкой в течение нескольких лет, а потом выдала меня НКВД?» — молча вздыхал Пери.
Елизавета Петровна и в самом деле была скромной труженицей, доверившейся своему жильцу, который и слушать не хотел о регистрации их брака. Своими переживаниями она делилась только с соседкой Настей, часто заходившей к ней просто посидеть и за семечками поговорить о том о сем, а то и карты раскинуть.
— А где же твой? — спрашивала Настя Елизавету Петровну.
— Ушел за кислым молоком, — следовал со вздохом каждый раз один и тот же ответ.
Пери не нравился соседям. О нем судачили как о нелюдимом, скучном человеке, издевавшемся над Косухиной. На допросах свидетели все в один голос заявили, что появился он как-то неожиданно, прилип к Косухиной, жил с ней как с женой, а ни разу их вместе не видели, часто отлучался из дома. С соседями
