— парами, одиночками, младшие — беспорядочной гурьбой. Не успели преподаватели скрыться в учительской, как начались писк, визг, драка и беготня.
Попочка без устали метался по коридору, хватал то одного, то другого за ухо и ставил к стене. Не прошло и трех минут, как вся стена украсилась вереницей наказанных. Среди них первым был поставлен, конечно, Самоха.
Однако ему неплохо.
Вот идет мимо Алешка Медведев. В руках — кусок булки. Поравнявшись, он молча отламывает добрую половину.
Самоха доволен. Набил щеки, стоит жует, улыбается, корчит рожи.
Подходит Коряга.
— Уже? — спрашивает он сочувственно.
— Уже, — отвечает Самоха. — Стою, выстаиваюсь.
— Постоять с тобой вместе?
— Нельзя! — подбегает Попочка. — Нельзя стоять с наказанным рядом.
— Я тоже наказанный, — врет Коряга. — Афиноген Егорович еще на уроке сказал, чтобы я на перемене к стене прилип.
— Тогда стойте молча, — требует Попка и летит в другой конец коридора ловить «преступников».
— Что, Самоха, делать будешь, когда из гимназии выгонят? — начинает Коряга «развлекать» приятеля.
— В цирк поступлю.
— Нет, правда, что делать будешь?
— Улечу на воздушном шаре.
— Фу, я серьезно, а ты…
— Чего спрашиваешь? Разве я знаю. Может, и правда в цирк пойду. Акробатом… Акробатом, по- моему, ничего, интересно…
И, вздохнув, добавляет:
— А разве как выгонят из гимназии, так мне домой можно? Отец у меня, знаешь, какой…
И совсем тихо:
— Раньше еще ничего, а теперь то и дело пьет. А как напьется — бьет. А потом сидит и поет: «Выхожу один я на дорогу».
Сережке жалко Самоху. Чтобы утешить, говорит он ласково:
— А ты не давайся отцу в руки. Чего ради? Как начнет! — беги к нам.
— Приду… А Афиногену Швабре я еще умудрю штуку. Я письменный содрал у Медведева. Слово в слово содрал, ну точь-в-точь, а что вышло? Медведеву тройка с плюсом, а мне два с минусом. Справедливо это?
— Хочешь, я задачу тебе списать дам? — совсем разжалобился Сережка. — Хочешь, я для тебя у восьмиклассников папиросу выпрошу?
— Не надо, — говорит Самохин, — акробатам курить нельзя: мускулы портятся. А у меня, смотри, какие.
Хотел засучить рукав, а тут сам Амосов Коля собственной своей персоной вышел из класса. Идет, держит книгу перед глазами и читает про себя:
И опять сначала:
Амосов захлопнул книгу, вздохнул и, мерно шагая по коридору, начал снова, но уже наизусть:
— Да брось ты, — сказал Корягин. — Ведь и так выдолбил, как попугай. Какого, лешего по сто раз зубришь одно и то же? Не надоело, что ли?
— Сегодня вызовут, — ответил Коля. — «В тот год осенняя…»
— Почему ты знаешь, что вызовут?
— Чувствую…
Но Коля вовсе не чувствовал, а просто знал это наверняка. А знал потому, что Швабра у них в доме вчера чай пил.
— Завтра, Коля, я тебя в классе спрошу вот это и вот это. Ты смотри же, выучи хорошенько.
— Балуете вы его, Афиноген Егорович, — кокетливо говорила мама. — Разве так можно?
А сама была рада. Складывая губы бантиком, любезно спрашивала:
— Чайку стаканчик еще позволите? Вам с вареньем или с лимоном?
— Если можно — с ромом, — отвечал Швабра.
А Коля уже бежал в кабинет к папе и приносил оттуда Швабре дорогую сигару.
После чая Колин папа, Швабра и еще кто-нибудь из гостей садились играть в карты, а Коля отправлялся в свою комнату и принимался зубрить уроки. Часто он входил в гостиную и говорил отцу, но так, чтобы непременно услышал Швабра:
— А я уже выучил. Хорошо выучил…
Иногда даже отец не выдерживал и одергивал тихо:
— Николай! Иди к себе.
Тогда Коля принимался мучить Варю. Ставил ее перед собой и говорил:
— Я буду отвечать, а ты слушай.
— О, барчук, — пугалась Варя, — да ничего же я не понимаю. Отпустите вы меня, пожалуйста.
— Ну и убирайся! Без тебя обойдусь.
Выпроводив Варю, он ставил перед собой стул или половую щетку, шаркал перед ней ногами, любезно раскланивался и, откашлявшись, отвечал урок:
Однако, как бы ни вызубривал, а перед тем, как отвечать в классе, робел и терял уверенность.
— А вдруг забуду? А вдруг собьюсь? — трусил Коля и снова долбил и долбил без конца.
Так и сегодня. Не обращая внимания на насмешки Корягина, он присел на подоконник и, мечтательно глядя в потолок, продолжал:
