— Ничего не думаю. А чего ты от меня хочешь?
— Слова тебе нельзя сказать… Ишь, раскраснелся. Рыжий, как огонь. Настоящий мухомор ты…
Неожиданно придуманное для Володьки прозвище так понравилось Самохе, что он звонко и весело засмеялся. А смех был так прост и искренен, что Володька даже и не подумал обидеться. Сам до ушей улыбнулся.
— Ну и пусть мухомор, — добродушно сказал он. — Плохо разве? А ты кто? Самошка-блошка?
— Я? Нет, брат, не блошка. Ко мне никакая кличка не пристает. И так пробовали называть и этак — ничего не выходит. Самоха я, да и только. Вот уже пятый год, как Самоха. А ты не злись, убери губы. Думаешь, я забыл, как ты за меня директора просил? Ты думаешь, я против тебя иду? А если сказал тебе то да се, так я не потому. Чудак ты… А бровь у тебя почему одна выше, а другая ниже?
— Так родился. А тебе что? Завидно?
Самоха сел рядом. Вздохнул:
— Ты не дуйся. Меня, брат, Швабра тоже поедом ест. Только я теперь — тьфу. Не горюю. Мне теперь все разно… А у нас тут весело. Коряга и Медведев — хорошие ребята.
— Да и ты, похоже, что неплохой…
— Правда?
Самохин обрадовался.
— Я что? — сказал он. — Если меня не трогают, и я не трону… Ты в чехарду любишь скакать?
— Люблю. А ты?
— Я тоже…
В классе почти никого не было. Все носились по коридору. Мухомор и Самоха сидели молча.
Ударил звонок. Гимназисты шумно ринулись в класс. Самохин поднялся и тихо спросил Володьку:
— Дружить хочешь?
— Хочу, — твердо ответил тот.
— Ладно… — Потоптался на месте, пошарил в карманах и сказал ласково: — Значит, ты Мухомор теперь?
— Да.
— Так… Окрестим с музыкой. А вот и печать тебе.
И Самоха со всего размаху хлопнул Володьку по спине. Тот даже пригнулся.
— Ничего, — виновато сказал Самоха, — это на память, в знак дружбы. Это у нас правило такое. — И пошел к своей парте.
Сел и вдруг почувствовал какую-то новую, теплую радость. Весь урок был молчалив и тих. О чем-то все думал… Думал и улыбался.
А Володька время от времени оглядывался на него и почесывал спину…
«ПОПОЧКА, ВЫ ОПОЗДАЛИ!»
На перемене Самохин позвал Корягина и Медведева, отвел их в сторону и сказал строго, по- деловому:
— Сегодня же крестины.
— Имя? — спросил Медведев.
— Мухомор.
Подумали, одобрили.
Самохин оглянулся по сторонам. Убедившись, что никого нет, повернул Корягина к себе спиной, вывел ему мелом на куртке рожу и сказал:
— Иди, сын мой, и пророчествуй.
Не прошло и пяти минут, как весь класс уже знал о предстоящем торжестве и новоявленном «пророке».
А «пророк» стоял на кафедре и провозглашал мрачно:
Многие шли и каялись.
Медведев пришел первым и сказал:
— В дневнике кол на четверку перестряпал. Прости, святой отец.
— Молись! — дико заорал «пророк». — Молись, обезьянья рожа!
— Вот будет вам, — заметил Амосов, — вот будет вам, если батюшка узнает.
— Ты не скажешь, так не узнает, — заметил кто-то.
— А вы не кощунствуйте. Грех. Будет вам на том свете.
— Смотри, как бы тебе на этом не было, — пригрозил Самохин и подмигнул Корягину. Тот понял и утвердительно кивнул головой.
На большой перемене почти всем классом сбились в уборной. Старшеклассники возмутились, им самим было тесно. Однако после долгих споров, за две булки и три яблока, они согласились очистить помещение.
Началось «крещение».
Притащили Володьку, поставили в круг.
Медведев провозгласил:
— Вонмем!
Хор тихо и стройно:
— А-минь…
Корягин откашлялся и начал самохинскую панихиду:
Хор (молитвенно):
Корягин:
