Все дружно закончили хором:
— Мочилово!
Секретарь обратился к Санычу:
— Мы проголосовали единогласно. Клади свою резолюцию, Саныч.
Хемингуэй покрутил на пальце золотую печатку и выставил перед собой мощную ладонь.
— Утверждаю. Мочить обоих!
«Сходняк» удовлетворенно зашумел.
Константин спокойно поднял фужер.
— Прошу последнее слово!
19
Женщина
Вас никогда не лишали жизни единодушным голосованием?… Незабываемое впечатление!
Даже теперь, уже на больничной койке, меня охватывает мерзкий озноб, а внутри такой холод — будто заставили проглотить живую лягушку.
Там, на катере, я понял слова Константина, сказанные у антиквара Миши: «К смерти я еще не готов!» Миша его тогда не понял. И я тех слов тогда не оценил…
Конечно, иногда мне, как любому нормальному человеку, приходили в голову мысли о смерти… Жалко, что ненадолго, жалко, что забывались быстро…
Мы живем свою жизнь, будто читаем книгу без начала и конца. Начала своего мы не помним, а в конец стараемся не заглядывать: «А то неинтересно будет!»
Многие и на следующую страницу не заглядывают — так они своим жизненным сюжетом увлечены, так боятся сбить кайф. А некоторые гордецы считают даже, что книгу эту пишут они сами. С вечера придумывают захватывающий сюжет, а утром воплощают его, лепят, выстраивают, оттачивают, забывая про вырванные из памяти страницы начала, которые не они писали.
Ведь на самых-то первых страницах уже обозначено самое главное. Название «романа» и очень известный автор. Как всякий хороший автор, он с самых первых страниц задал весь дальнейший сюжет, и название книги не с потолка взял, и имя герою дал не просто так, и место действия и время выбрал не случайно…
Напрасно с ним спорить, напрасно его редактировать, напрасно набиваться к нему в соавторы.
Он терпит наше вмешательство только до тех пор, пока мы добросовестно разрабатываем его собственный сюжет. Стоит нам заартачиться, настоять на своем, и в «романе» появляются замечательные по неожиданности страницы — наш герой начинает попадать в переделки: болезни, увечья, катастрофы…
Известный автор просто напоминает зарвавшемуся графоману о своем приоритете, ставит его на место. Терпеливо предупреждает, иногда неоднократно, что если графоман не прекратит своих дилетантских вмешательств, то грустный сюжет может закончиться очень скоро и очень печально…
О финале истории каждый обязан четко помнить! Настоящие герои, говорят, знали даже точную дату и час своей смерти, и за это известный автор прощал им их героический дилетантизм…
Мы не такие, конечно. Но предчувствовать финал и готовиться к нему обязан каждый…
Потому что нет грустней и несчастней страниц, чем смерть не готового к ней персонажа.
Меня, как историка, потрясли жалкие финалы палачей нашего народа.
Очевидцы вспоминают, как волокли их под руки по цементным полам Лубянских подвалов на расстрел, как одни орали дико фразы из революционных песен, а другие бормотали забытые слова иудейских молитв, как они целовали сапоги своим палачам…
Жалкое и гнусное зрелище…
Готовый к своему финалу герой никогда не опустится до такого. Он обязан совершить свой последний подвиг. Известный автор и ведет свою грустную историю только для того, чтобы в конце герой смог совершить его. Даже если он за всю свою жизнь не совершил ни одного подвига…
Таковы требования этого сурового жанра…
Ранним-ранним утром 7-го июня там, на катере, я любовался спокойствием Константина. Он был готов к подвигу, в отличие от меня…
Он поднял фужер и сказал, цокнув фиксой:
— Прошу последнее слово!
«Сходняк» зашумел: «О чем базарить?! Все уже сказано! Итак столько времени с психом потеряли!»
Но Хемингуэй рявкнул грозно:
— Хорош! — и обратился к Секретарю: — Какой у нас регламент?
Секретарь снял с руки золотые часы.
— Обычно на последнее слово мы пятнадцать минут отводим.
— Много,— буркнул Саныч.— Предлагаю в пять минут уложиться.
— Да я в две уложусь! — весело пообешал Константин. — Давайте выпьем и засекайте время!
Они пили, а я сидел в углу каюты на ящике и смотрел, как за стеклом бара переливается солнечным светом волшебный напиток.
Секретарь отодвинул от себя фужер и положил на его место часы.
— Время пошло!
— Господа,— обратился к «сходняку» Константин, — вы обвиняете меня в том, что я, в целях завладения финансовыми средствами и имуществом фирмы «Арк-Ан», заказал Адика, а потом, чтобы скрыть свое преступление, уничтожил единственного свидетеля. Я понятно изложил? Ничего не пропустил? Никто ничего не хочет добавить?
— Ты давай защищайся! Время идет! — напомнил Руслан.
— Не волнуйся, — успокоил его Константин, — я иду по графику. Значит, ограничимся только этими обвинениями? Я понятно излагаю?
— Полминуты,— объявил Секретарь, поглядев на Саныча.
— Признаюсь, — сказал Константин, — я действительно предлагал Аркадию Филипповичу Анисько объединение наших фирм в одну. Это случилось, когда упомянутый Адик кинул меня с гарнитуром и возвратить его мне не смог. Я подумал, что у Аркадия Филипповича имеется проблема с «крышей», если он не может наехать на покупателя, и предложил ему свою помощь, не безвозмездно конечно. Я понятно излагаю?
— Сорок пять секунд, — сказал Секретарь.
— Но Аркадий мне вежливо объяснил, кто является его хозяином. И я закрыл эту тему навсегда! На-все- гда! Я понятно излагаю?!
— Минута, — сказал Секретарь.
Константин кивнул.
— Когда Мангуст принес мне финансовые документы фирмы «Арк-Ан», я сразу понял, что это провокация! И затеял ее тот, кто не знает о моем слове Адику закрыть эту тему навсегда! Теперь давайте подумаем вместе, был ли мне смысл убирать единственного свидетеля, который помог бы мне развести ситуацию и главное — раскрыть человека, мечтающего замочить меня ващими руками? Я понятно излагаю? Не очень сложно?
— Полторы минуты, — сказал Секретарь.
Цокнула фикса, Константин лучезарно улыбнулся.
— Так у меня все, как будто.
«По-по-по-по-по-по», — гудела выхлопная труба.
«Сходняк» молчал. Все, что рассказал Константин, было для меня открытием. Неожиданным открытием…
— Но Адик-то замочен в твоем офисе! — сказал танк Петрович.
— Петрович, — спросил его Константин, — ты меня за полного идиота держищь?
— А чо? — не понял Петрович.
