пушкинского юбилея. На том берегу, у желтого особняка Волконской, толпились люди с цветами. Разве мог сюда выйти Константин? Он вышел через флигель на Миллионную. Этот путь я сам ему показал. Он так и поступил — в этом я был уверен!
Натали внимательно и тревожно смотрела на нас сверху, и я махнул ей рукой.
— Все в порядке. Спускайся.
— А Костя? — сурово спросил Котяра.
С чистой совестью я ответил ему:
— Он уже ушел, Леня. Не дождался нас с Натали и ушел.
Котяра недоверчиво смотрел то на меня, то на окно, пока я встречал на спуске Натали. Натали села с ним рядом и сказала:
— Я сегодня улетаю. Да? Я хочу попрощаться с Петербургом.
— Прилетишь, — буркнул Котяра. — Куда ты денешься?
Натали засмеялась.
— Я денусь в Париж.
— А Славик-то здесь останется, — резонно заметил Котяра. — Я первый заметил, что ты в Славика втюхалась. Даже он еще не понял, а я уже знал. Скажи, Славик.
Натали покраснела. Котяра довольный заржал:
— О! Что я говорю! — он обнял ее за плечо. — Слушай, бросай ты свой Париж. Оставайся. Будете со Славиком у меня на катере работать. Экскурсоводами! А? Капусты нашинкуем — десять бочек! Оставайся, Натали!
Натали ему серьезно ответила:
— У вас в Р-р-россии очень стр-рашно. Да?
— Зато весело! — засмеялся Котяра. — А ты, я понял, с юмором.
Натали улыбнулась.
— Хор-рошо. Я сделаю в Париже свои дела. И прилечу. Да?
— Вот это разговор! — обрадовался Котяра. — Только не задерживайся. Сейчас самый сезон! Самое время рубить зеленую капусту!
И они оба весело засмеялись.
Я в это время отвязал катер от чугунного кольца и отпихнул его от набережной. Из-под моста навстречу нам выходил чей-то катер, и Котяра бросился к штурвалу.
— Ёк макарёк, Славик! Кто тебя просил без команды!
«По-по-по-по-по-по», — запела выхлопная труба. Мне показалось, что я слышу мелодию «Прощания славянки»…
Натали, грустно улыбаясь, молча прощалась с домом Пушкина. Мы расходились со встречным катером левыми бортами. Катер был милицейский. Отрешенный мент стоял на корме с багром в руках. Что-то тащил на багре за катером.
— Акулу поймал? — спросил его Котяра.
— Бомжа, — мент сплюнул в воду.
Багром был подцеплен утопленник. В бурунах пены качалось распухшее тело в белой майке. Я разглядел его синее лицо и красную надпись на майке Coca Cola. Я вспомнил вчерашние «водные лыжи» и отвернулся. А Натали, наоборот, повернулась на их разговор. Она долго смотрела вслед ментовскому катеру и что-то шептала про себя. «Кошмар-р, — понял я, — Кошмар-р».
Котяра причалил катер в Михайловском саду, у красивого спуска к желтой ротонде, знакомой с детства.
— За мной, — велел Котяра и спустился в каюту.
Мы с Натали переглянулись и пошли за ним.
В каюте, у трапа, Котяра открыл низкую дверцу.
— Все, как в лучших домах Парижа!
Мы заглянули внутрь. Под лестницей была каморка на ширину катера и метра полтора глубиной. Почти всю каморку занимал топчан, застеленный грязным пледом. Над топчаном кнопками приклеены были фотографии голых грудастых девиц в самых замысловатых позах. Девицы улыбались влажными открытыми ртами.
— Мулен Руж! — гордо сказал Котяра.
Натали покраснела.
— Прощайтесь, ребята! Не буду вам мешать, — Котяра подмигнул мне, — я же тебе обещал, Славик. Слушайся дядю, и все будет хорошо!
Он поднялся по трапу и плотно закрыл за собой дверь. А Натали села на голубой диванчик и положила торбочку на колени.
— Слава, — сказала она. — Это должно быть очень кр-р-р-расиво. Да? Или никак… Ты меня понимаешь, Слава?
Я молча толкнул ногой дверь в каморку, она, щелкнув, закрылась. Я сел напротив нее на диванчик.
— Извини меня, Слава, — сказала Натали. — Я так не могу… Да?
— Ничего, — сказал я. — Бывает.
— Разве тебе со мной плохо, Слава? — спросила Натали.
— Хорошо, — сказал я. — А тебе?
— Мне очень гр-р-р-рустно, — сказала Натали.— Мне хочется плакать. Да?
— Поплачь, — сказал я. — Помогает.
Из ее широко раскрытых глаз выкатилась слезинка и остановилась в глазнице.
— Я вернусь, Слава, — сказала она. — Ты веришь? Да?
— А ты? — улыбнулся я. — Ты сама-то веришь?
Она подумала и упрямо кивнула.
— Верю. Да? Я заработаю деньги на билет. И вернусь. Да?
— А сколько стоит билет?
— Триста долларов, — сказала она, — триста с чем-то. Да?
Я достал из кармана хрустящие, новенькие бумажки.
— Возьми. Тут как раз на билет.
Она испуганно смотрела на зеленые деньги.
— Возьми, — сказал я строго, — чтобы потом не говорила, что заработать лишних не удалось.
Она спросила тихо:
— Ты хочешь, чтобы я вернулась? Да?
— Я без тебя умру, — сказал я.
Она вскрикнула и прыгнула мне на колени…
Через полчаса мы вышли на палубу. Котяра загорал, растянувшись на кормовой банке.
— Леня, — позвал я.
Котяра зевнул.
— Вы меня укачали, ребята.
— Как? — не поняла Натали.
— В такт, — объяснил Котяра, — качали катер, как колыбель.
Натали посмотрела на меня и счастливо засмеялась. Котяра стал натягивать на себя тельник.
— Подожди, — сказал я. — Покажи ей свою икону.
— Неудобно, — застеснялся Котяра.
Я вырвал у него тельняшку.
— Неудобно скрывать от людей произведение искусства. Смотри, Натали.
Котяра смущенно оскалился и выставил грудь. Во всю ширину груди, от соска до соска, разместилось монументальное полотно. За низким столиком, уставленным бутылками, сидели трое: в центре — кудрявый белобрысый морячок, слева от него — грудастая красотка с призывно открытым ртом, справа — худой горбоносый лупоглазый тип разливал бутылку. Над всей композицией синели буквы славянской вязью: «Они нас губят».
Натали, приоткрыв рот, рассматривала полотно.
