к лазу и присел на корточки.
— Пимен, бляха-муха, я ж к тебе могу спокойно прийти! В любое время.
— Лучше не надо, Мангуст, — сказал я и хотел закрыть дверцу.
Мангуст придержал ее рукой.
— А чо? Посидим, Пимен, выпьем за Африку. У меня водяра отличная есть, бляха-муха. «А-ах, крокодилы, бегемоты, а-ах, обезьяны, кашалоты…» Помнишь?
Я ему сказал спокойно:
— С убийцами не пью, — и закрыл за собой легкую дверцу…
7
Наваждение
Я вернулся к себе разбитым…
За ночь и половину сегодняшнего дня Константин кардинально изменил ко мне свое отношение.
Белый Медведь свою угрозу выполнит «просто и надежно», как выразился генерал Багиров. Потому что деньги в «юбилей национального гения» он вложил огромные и мечтает их с лихвой окупить.
По решительному лицу Константина я великолепно понял, что мне лучше всего, не мешкая, сегодня же ночью лететь в Африку.
Вот о чем я размышлял за рюмкой армянского коньяка с голубой библейской горой на этикетке…
Передо мной стоял в полный рост так и не решенный до сих пор, как теорема Ферми, простейший с виду гамлетовский вопрос: «То be or not to be…» Если вы помните, переводится он у нас так: «Быть или не быть», хотя точнее по-русски следовало бы сказать: «Жить или не жить». Только не подумайте, пожалуйста, что я всерьез решал — заколоться мне немедленно тупым кухонным ножом или подождать немного и повалять еще дурака с Офелией? Не в этом дело…
По-моему, гамлетовский вопрос решается так: жить человеком или жить живым покойником? Гамлет, если забудет о тайном поручении, данном ему тенью отца, тут же станет живым покойником. Хотя его дружок Горацио и убеждает его не верить в «маньячные бредни». Я тоже могу запросто стать живым покойником. Это произойдет немедленно, если я послушаюсь Константина и навсегда забуду свою «Тайную историю». А дальше что?
А дальше — тишина…
Мой загранпаспорт три дня ждет меня в кармане у Мангуста…
Я вздрогнул.
В моей прихожей надрывался звонок. Но бросился я сначала не в прихожую, а к двери чулана — проверить бронзовую защелку. Эта старинная мощная щеколда была моей единственной опорой и защитой.
Я понимал, что совершаю очередную ошибку: открываю дверь, даже не спрашивая, кто там стоит…
А стоял передо мной худенький паренек в длинных широких черных шортах, в белой футболке навыпуск, в бейсбольной шапочке козырьком назад. Паренек держал за шнурки пластиковые ботинки с роликовыми коньками.
Со времен «перестройки» строгую классическую красоту Дворцовой площади опоганили, как могли. То на ней митингуют записные ораторы, сами не верящие ни единому своему слову, то выше «александрийского столпа» возносится надувное изделие братьев Монгольфьер с рекламой пива «Хайнекен» на разноцветных боках, то под аркой Главного штаба завоет на всю округу старые советские песни какой-то одичалый нищий с бородой Емельки Пугачева, то шумно снуют вокруг площади друг за другом навсегда забросившие учебу модные ролкеры…
И я спросил у молча глядевшего на меня недоучки:
— Что скажешь, поколение «пепси»? Говорить-то еще не разучился?
Паренек поправил шапочку, посмотрел через перила вниз и сказал шепотом:
— Слава, это я. Да?
Я за руку втащил Натали в прихожую, захлопнул дверь и закрутил ригельный замок. Придя в себя, я спросил:
— Уже шесть часов?
— Пять, — ответила Натали. — Я пришла пораньше. Да? — Она посмотрела на меня в упор. — Ты не дождался вечера. Ты не хочешь, чтобы я с тобой рассчиталась? Да?
— Извини, — успокоил я ее. — Так. Расслабился чуть-чуть…
— О-ля-ля, — пропела Натали, — опять это ваше «жють-жють». Да?
Она поставила коньки в прихожей и, как хозяйка, прошла на кухню. Покачав головой, убрала бутылку в холодильник и сняла кожаную торбочку.
— К чему этот маскарад? — спросил я, боясь подтверждения подозрений генерала.
— Так надо… Да? — коротко ответила она.
Натали достала из торбочки белый цилиндрик, высыпала из него на ладонь таблетку и бросила ее в стакан с водой. Я с интересом наблюдал, как взорвалась пузырьками таблетка в воде и осколок ее заметался, как живой, по стакану.
— Выпей, Слава. Так надо. Да?
— Кому надо? — не понял я.
— Тебе. Очень надо. Да?
Я рассердился, я уже отвык от таких наездов.
— Извини, я сам знаю, что мне надо.
Она подошла ко мне со стаканом, и перламутровые глаза ее стали стальными, как глаза Константина.
— Выпей. А то я уйду. Да?
Я пожал плечами и выпил кисловатую газированную жидкость.
— Сейчас тебе будет хорошо, — сказала Натали.
— Да мне и так неплохо было…
— Мне было плохо. Да? — объяснила Натали. — Я не могла с тобой разговаривать. Да?
Чтобы позлить ее, я сказал:
— У тебя антиалкогольные таблетки всегда под рукой?
Она смотрела на меня, проверяя мое состояние.
— Я специально для тебя их захватила. Я знала, что ты уже жють-жють. Да?… Вот так почти хорошо. С тобой уже можно говорить. Потом выпьешь еще одну. Да?
Я согласился сразу:
— Если сначала выпью коньячку.
Она улыбнулась мне ласково и постучала ногтем по белому цилиндрику:
— Сегодня ты будешь пить только это,— и еще ласковей посмотрела на меня. — Слава, ты сделал то, о чем я просила?
Как это ни странно, но в моей голове, будто в душной комнате, настежь распахнули окно. Я увидел страшную дверь чулана и потащил Натали за руку в комнату, захватив со стола новенькие копии Геккерновых бумаг.
В комнате она меня спросила спокойно:
— Что-то не так, Слава, да?
Про чулан я не стал ей объяснять, я спросил ее только:
— Прежде всего скажи, зачем тебе нужна моя статья?
Она трогательно улыбнулась.
— Слава, я хочу сделать маленький… — обаятельно раскатился невидимый шарик, — сюр-р-р-пр-риз. Да?
Я не поддался.
— Кому?
Она вздохнула.
