— Как — дорого стоишь? Почему ты дорого стоишь?
— Пол Попрыгунчик сказал, что компании вложили в меня большие деньги, — доверительно сообщила Саманта.
— Что же, ты теперь денежный мешок? — в сердцах воскликнула Наташа.
— Какая ты странная, Наташа, — терпеливо сказала Саманта. — Ты говоришь так, словно хочешь обидеть меня. Но я не обижаюсь. У нас очень почетно, если в тебя вкладывают большие деньги. У вас разве иначе?
— У нас иначе, — ответила Наташа. — У нас вкладывают деньги во всех детей сразу…
Ночь. Откуда только берется столько тьмы, чтобы закрыть ею всю землю, все небо, все море? И только луна — ночное солнце — взошла, и проложила в море золотистую дорожку, и заглядывает в окно, словно подслушивает ночные разговоры подруг.
А ночные разговоры самые интересные и самые откровенные.
— Мне очень нравятся туфли Большой Наташи, — шепчет Саманта и смотрит в сторону своей подруги. — Слышишь?
— Слышу, — отвечает Маленькая Наташа и, стало быть, не спит.
— Я их мерила. Наденешь и сразу становишься взрослой. А надоест быть взрослой, скинешь их и наденешь кеды.
— Разве так бывает? — шепчет подруга.
— Со мной бывает, — отзывается Саманта. — Завтра я попрошу у Большой Наташи туфли, и ты увидишь, как я повзрослею. У меня даже голос станет низким, как у взрослой.
Луна зашла за тучу. Стало совсем темно. И Наташа не видит, что Саманта села на постель и болтает босыми ногами.
— Наташа обещала мне подарить свои туфли после Ленинграда, — доносится из темноты голос Саманты. — Она говорит, что туфли расхожие, не новые. Ну и пусть… А как они стучат… Тук… тук… тук…
— Я знаю, как они стучат, — откликнулась Наташа. — Они здорово стучат.
— Девочки, спать! — раздается откуда-то из темноты голос дежурной.
И две подруги замирают.
Но ненадолго.
— Наташа, ты спишь?
— Нет. А ты, Саманта?
— И я не сплю. Давай думать об одном и том же, и нам приснится один сон. Тебе никогда не хотелось убежать?
— Куда убежать?
— На другую планету. Например, к маленькому принцу?
И снова тихо. И снова Самантин голос звучит в темноте:
— У нашего крыльца две белые березки.
— Русские?
— Нет, американские.
— А чем они отличаются от наших? — интересуется Маленькая Наташа.
— Не знаю. Мы же с тобой не отличаемся?
— Мы с тобой не отличаемся, — шепчет Маленькая Наташа. — Может быть, только чуть-чуть. Ты даже при девочках не можешь раздеваться и считаешь, что за добро надо сразу заплатить.
— Надо, конечно.
— Добром. А не жвачкой, не цветными фломастерами. И не обязательно сразу. Можно ведь через некоторое время.
— Это в Америке называется кредит. Есть кредитный банк, где берут в долг… Я не люблю долгов. Меня папа так воспитал.
— Когда тебе делают подарок, это же не в долг. Или в Америке не делают подарков?
— Делают! На день рождения. И на рождество. Но только свои, родные. Разве я для вас родная? Я же американка.
— Ты моя подруга. Остальное не имеет значения. Расскажи мне о своем доме.
Но Саманта рассказывает о другом. И до Наташи доносится ее приглушенный взволнованный голос:
— Ты знаешь, Наташа, что самое страшное в мире? Это когда космонавт выходит в открытый космос и вдруг отрывается от корабля. Он превращается в спутника и оказывается один во всей Вселенной. И все время движется вокруг Земли. Он умирает и продолжает двигаться вокруг Земли.
— Почему ты подумала об этом, Сэми?
— Когда я собиралась в Союз, мне казалось, что я выхожу в открытый космос. А оказалось все совсем иначе. Мне здесь совсем не страшно. Мне хорошо…
Сон сморил маленькую американку. А Наташа долго сидела на своей постели и смотрела на спящую подругу.
Соленая вода
Если природа — художник, то утро она рисует самыми свежими, самыми сочными красками. Природа- художник меняет свои привычки, и трава под ее кистью становится синей, а морская вода — зеленой, мрачные скалы она окрашивает солнечной охрой, а по белоснежному облаку обязательно проведет малиновой краской — такой малиновой, что запахнет малиной.
Но свои лучшие краски природа приберегает для детей.
Я вижу площадку — с трех сторон кипарисы, а с четвертой море — и представляю себе Саманту на утренней зарядке. Она загорела — догнала ребят, — на ней трусы и майка, как у всех. Ее теперь и не отличишь от других ребят.
— Раз! Два! Три!
Десятки рук поднимаются вверх и разлетаются в стороны. Руки движутся, как крылья в полете.
— Раз! Два! Три!
И сразу все ребята приседают. Но эта команда общая: и для ребят, и для моря. И по этой команде волна приседает и поднимается. Приседает и поднимается: музыка общая для ребят и для моря.
Потом физрук похвалил Саманту:
— Ты все быстро схватываешь!
— Быстро хватаю?
— Да нет. Ты понимаешь с полуслова!
— Я понимаю полслова? Так мало?
Смешной получился разговор.
И тут на площадке появился Попрыгунчик Пол. На нем были белые шорты и сорочка с погончиками. Маленький, толстый, запыхавшийся.
— Хэлло, Саманта!
— Хэлло, мистер Пол! Вы очень загорели.
— Я всю ночь ворочался. У меня все болит… от загара. О! А ты как живешь, Сэми?
— Нормально!
— Уже научилась так отвечать у советских детей. На все вопросы старших они отвечают: нормально! Но, по сути дела, это означает: пошел к черту!
— Я не хотела вас обидеть, мистер Пол, но дети действительно не любят, когда их расспрашивают, — ответила Саманта.
— Неужели тебе нравится здешнее однообразие? Все одинаково одеты, шагают строем, поют хором.
