задумалась.
– Лютер – это, должно быть, овчарка?
– Ммм.
– В честь Мартина Лютера Кинга?
– Умная девочка Гита.
– Потому, что он…
– Черный, разумеется, и потому что он сильный, преисполненный достоинства, честный и невероятно лояльный.
– Кто его так назвал?
– Мама. Она сказала, что пес выглядит прирожденным лидером. Она хотела назвать его либо в честь Мартина Лютера Кинга, либо в честь Отелло, но Том решительно отказался орать «Отелло!» из черного хода.
– Мы должны идти с ними прямо сейчас? – тихо спросила она.
Веселые искорки сверкнули в его глазах. И еще какое-то непонятное ей выражение.
– Я не думаю, что лишние, пять минут имеют особое значение.
– Мне может понадобиться больше, чем пять минут.
– В самом деле?
Скользнув ладонями к затылку Генри, она встала на цыпочки и поцеловала его медленным, долгим поцелуем, однако теперь одного лишь поцелуя, ощущения его губ на своих губах ей стало недостаточно.
– Задерни занавески, – прерывисто прошептала она, чуть оторвавшись от его губ.
– Нет нужды, – сказал он ей таким же нетвердым голосом. Подняв Гиту на руки, он понес ее через комнату к постели, уложил на мягкие одеяла, дернул за золотую кисточку, и вокруг них тут же сомкнулся полог кровати. – Но теперь и я не могу тебя видеть, – пробормотал он, проводя губами по ее щеке, подбородку, спускаясь ниже, к теплой шее. Его рука начала расстегивать пуговки рубашки на ее груди, затем скользнула к талии.
– Твои прикосновения просто чудесны, Генри.
– Да, – сказал он ей в плечо, – на ощупь, почти в темноте, так эротично…
– В темноте тепло и безопасно.
Она раздела его, пока он раздевал ее, медленно и с удовольствием. Их дыхание стало прерывистым, они оказались полностью обнаженными, и теплая, гладкая плоть коснулась такой же теплой плоти. В сгустившихся тенях от полога было проще и легче отбросить в сторону все приличия и стать какой-то совершенно иной женщиной. Женщиной, преисполненной страсти, сексуальной и дерзкой в любви.
Это были самые волшебные минуты за всю ее жизнь. Самые необыкновенные, потому что он не мог видеть ее, не мог читать выражение ее лица.
А потом, они лежали, прижавшись, друг к другу, дожидаясь, пока дыхание не придет в норму, и не говорили ни слова, они просто дышали, как единое целое. Она не знала, о чем он думает, только знала, чего хотелось ей. Ей хотелось, чтобы время остановилось, чтобы она навсегда смогла остаться в коконе тепла и темноты с мужчиной, который сделал ее жизнь особенной, чудесной – и печальной. Я могла бы любить тебя, сказала она ему молча. Я могла бы.
Осторожно приподняв голову, она посмотрела на его едва различимое в темных тенях лицо и мягким прикосновением кончика пальца обвела твердую линию рта. Он приоткрыл губы, чуть куснул ее за ноготь. Возбуждение снова охватило ее, жаркое, трепетное чувство: жажда, желание, страсть.
– Генри, – прошептала она, и он повернулся, перекатился на нее и поцеловал с той же страстью, что эхом отдавалась в ее голове, во всем ее теле.
Она прижала его к себе почти в отчаянии. Дико, безумно и почти агрессивно наслаждалась удовольствием столь же древним, как само время. И когда все закончилось, когда они оба лежали охваченные невероятной слабостью, он снова раздвинул полог вокруг кровати.
– А вдруг кто-нибудь подглядывает?
– Я хочу тебя видеть.
– Хочешь? – глухо переспросила она.
– Да. И если только этот тип не сидит в вертолете, зависшем у окна, то он не сможет увидеть тех, кто лежит в постели.
Встав на колени, он медленно провел ладонями по ее обнаженной коже. Она снова задрожала от нетерпения, и это возбудило его самого. Кончиками больших пальцев он коснулся самых интимных частей ее тела.
– Мы могли бы провести здесь весь день, – хрипло сказал он.
– Да, – согласилась она едва слышным шепотом. – Генри… Генри… – Она застонала, выгнув дугой спину. Я не знала, что могу… так много раз… – И с последним слабым, затихающим стоном свернулась в клубочек, обхватила себя руками, стараясь восстановить дыхание. Но он все еще не прекращал сводящих ее с ума ласк. – Генри, нет, – умоляюще и хрипло выдохнула она.
– Да.
– Нет.
Она толкнула его, и он упал рядом с ней. Гита смотрела на лежащего мужчину. Его глаза были темного, дремотного серого цвета, а губы слегка приоткрылись, словно дыхание давалось ему с трудом. И вид его так ее взволновал, что она потянулась к нему, ждущему ответных ласк, и Генри застонал от наслаждения.
Дрожащими руками он отвел темные вьющиеся волосы от ее лба, вгляделся в черты лица. Дыша еще чуть прерывисто, он хрипло спросил:
– Надеюсь, никакого чувства вины?
Она помотала головой. Но вместо вины в ней все росла мучительная потребность быть любимой и нужной ему.
– Как насчет душа?
– Вместе? – ахнула она.
– Угу.
– А тебе не кажется, что это может быть опасным?
– А кому нужна безопасность?
– Это безумие, Генри.
– Да, но мне нравится подобное безумие, и я не хочу, чтобы оно заканчивалось.
Когда-нибудь этому безумию, всему этому придет конец, подумала она и сказала:
– Мне кажется, я не могу двигаться.
Он улыбнулся. И доказал ей обратное.
Затем они приняли душ, и, пока она одевалась – на всякий случай подальше от окна, – Генри попросил ее снова дать ему те фотографии.
– Но зачем?
– Хочу попытаться определить, с какого места он снимал.
Вытащив конверт из чемодана, она передала его Генри.
– Только сначала оденься.
– Сейчас, – пробормотал он, перебирая снимки. – Одного не хватает.
– Я знаю, – сказала она, с вызовом глядя на него.
– Ты его уничтожила?
– Да.
Он кивнул. Поднявшись на ноги, все еще бесстыдно обнаженный, подошел к окну, держа фотографии в руке.
Длинная, мускулистая спина, длинные, безупречной формы ноги, широкие, сильные плечи и узкая талия. Замечательно стройный мужчина, с прекрасно развитой мускулатурой. Несмотря на то, что в комнате было прохладно, его золотистая кожа казалась теплой, пронизанной солнечным светом, к ней так и тянуло прикоснуться.
– Те фотографии, на которых ты выходишь из Блэйкборо-Холл, были сделаны откуда-то с высоты.
– Да, – согласилась она, подходя к нему и пристально оглядывая вековые деревья за окном.
