– Еще ни разу за всю свою жизнь я не чувствовала себя такой униженной!
– Тогда считай, что тебе повезло. Если это самая унизительная ситуация в твоей жизни… – Он широко зевнул, натянул одеяло на свои обнаженные плечи и уткнулся лицом в подушку.
– Генри!
Он глухо застонал.
– Я сейчас же еду домой!
– Не говори глупостей.
– Это не глупости. Боже мой, как же я смогу с ней встретиться завтра утром?
– Может быть, просто скажешь ей «Доброе утро»? – протянул он с иронией. – Ложись и спи.
– Но я не могу спать! Как я теперь засну?! – взвыла она в отчаянии.
Он глубоко вздохнул и перевернулся на спину.
– Гита, – терпеливо и внушительно произнес он, – мне тридцать шесть лет, и, насколько я понимаю, моя мать прекрасно знает, что я перестал быть девственником еще в шестнадцать лет.
– В шестнадцать? – воскликнула она, на секунду невольно, забыв о случившемся.
– Да, приблизительно. А теперь ложись и спи.
Прошлой ночью он не приказывал ей спать.
Прошлой ночью он предавался с ней любви чуть ли не до самого утра. Несомненно, сейчас он был очень уставшим. Как полагалось быть и ей. Приглушенно фыркнув, она отвернулась от него, потянула на себя одеяло и решительно закрыла глаза.
Генри потянул одеяло обратно, улегся так, что ее спина прижалась к его животу, обнял ее и положил руку ей на грудь. Она подчеркнутым движением скинула ее.
– Ты же сказал, чтобы я спала.
Он прижался губами к ее плечу.
Она отодвинулась от него подальше. Он рассмеялся и властно повернул ее к себе.
– Я уже проснулся.
– А я не хочу, чтобы ты просыпался.
– Ага, значит, у милой леди норов? Что ж, что только придает тебе изюминку.
– Не нужны мне никакие изюминки, и вообще, отпусти меня.
Улыбка Генри стала еще шире, сильные руки обняли ее, и он привлек Гиту к своей обнаженной груди.
– Не будь занудой, Гита.
– Почему? – вскинулась она задиристо. – Это что, не разрешается?
– Нет.
– Тогда, я уезжаю.
Заставив себя отстраниться от него, она уселась, спустила ноги с кровати, но он потянул ее к себе и улегся сверху, прижав к постели всем своим длинным телом. И начал целовать ее, пока она не перестала сопротивляться. Целовать, пока его колдовство снова не одержало над ней верх.
– Я ненавижу тебя, – спустя некоторое время сообщила она, с трудом переводя дыхание и чувствуя приятное утомление во всем теле.
– Отлично, – заявил он со смехом в голосе. – Я тебя тоже.
– Никогда в жизни я не смогу повстречаться лицом к лицу с твоей матерью.
– Нет, сможешь. Она просто деликатно сделает вид, что ничего не случилось.
– Правда?
– Ммм. – Притянув ее к себе, он поцеловал Гиту в плечо и моментально заснул.
Однако утром его мать не только не стала деликатно делать вид, что ничего не случилось, но и отнеслась к Гите, с такой ледяной холодностью, что нагнала бы страху даже на айсберг. И Генри не подумал прийти на помощь.
Он успел только представить Гиту высокой, величественной женщине с идеально уложенными седыми волосами, коротко объяснил ее присутствие здесь, а затем его позвал Том, нуждающийся в помощи Генри при разгрузке багажа или просто жаждущий узнать, каким образом Гита оказалась в усадьбе и кто она такая. Генри только уныло улыбнулся, кинул на мать долгий, предостерегающий взгляд и вышел.
– Мне очень жаль… – начала Гита.
– Да. – Мать Генри прервала ее с разящей наповал ледяной вежливостью. Ее тон был таким уничижительным и колким, каким зачастую бывал у ее сына, и напомнил Гите битое стекло. – Это во многом объясняет, почему он предложил мне уехать именно на эти дни. И почему сам вызвался пожить здесь. Якобы ради собак. Я несколько удивилась, ведь Генри никогда и ни для кого не стал бы жертвовать собой. Даже ради меня. Он так же эгоистичен, как был эгоистичен его отец. Впрочем, можете позавтракать – я уверена, что вы уже прекрасно знаете, где что лежит.
И она вышла с крайне неприязненным выражением лица, а Гита осталась стоять там, где стояла, чувствуя себя страшно униженной.
Растерянная, сердитая, обиженная, она повернулась, наконец, на каблуках и решительно направилась в комнату Генри, чтобы уложить свои вещи. Он вошел как раз тогда, когда Гита уже закончила и закрывала замочки чемодана.
– Что она сказала?
– Ничего.
– Гита…
– Почему ты не предупредил, какой прием ожидает меня сегодня утром? – развернувшись к нему, требовательно спросила она.
– И что же это был за прием? – спокойно поинтересовался он. – Что она тебе сказала?
– Дело не в том,
– Она знает о тебе, – медленно сказал он.
– Ну и что? Я не сделала ничего такого, что могло бы вызвать ее ненависть! – Гита резко вскинула оскорбленное лицо. – Ты сам прекрасно это знаешь! И что должен был означать тот долгий многозначительный взгляд, которым ты на нее посмотрел? Что, Генри?
– Предостережение.
– Предостережение не говорить со мной, как с уличной девкой?
– Да.
В гневе, отвернувшись от него, она сумела стащить свой чемодан с кровати, но он остановил ее, накрыл ее руки своими, оторвал ее пальцы от ручки чемодана.
Развернув Гиту лицом к себе, он сверху вниз посмотрел в ее раскрасневшееся лицо со сверкающими от гнева зеленоватыми глазами.
– Ты слишком болезненно все воспринимаешь, Гита.
– Нет, ничего подобного! Ничуть не слишком! Что происходит, Генри? Ведь что-то происходит, не так ли? Почему твоя мать так сразу меня невзлюбила? Или она автоматически проникается неприязнью к каждой женщине, которую ты сюда привозишь?
– Я не привозил сюда женщин. Никогда.
– Тогда почему привез меня?
– Потому что я не мог оставить тебя одну, – после короткого молчания произнес он.
– Но ведь хотел бы? Хотел бы оставить меня одну?
– Я не знаю, – тихо признался он. – Пойдем, я отвезу тебя домой.
Тебе не нужно везти меня домой. У меня здесь своя машина, и я вполне могу доехать сама.
– Я не говорил, что ты не можешь, Гита. А моя мать не очень-то умеет скрывать свои чувства и притворяться, – объяснил он негромко.
– И какие такие чувства ко мне ей следует скрывать? Почему она должна притворяться? Но ведь ответа я не получу, не так ли? – с горькой усмешкой произнесла она. – Почему? Потому что ты не знаешь? Или тебе просто наплевать? Или ты не хочешь знать?
– Потому что не могу. Пойдем, – он поднял ее чемодан, – я провожу тебя до машины.
