– Если он и выходил из моего номера, – ледяным голосом сказала Гита, – то, значит, меня в номере не было.
– Я не обвиняю тебя, Гита, все это она рассказывала о тебе, и я пытаюсь объяснить, почему у нас сложилось такое предвзятое о тебе мнение. А когда, – как мы думали, – ты опять перешла ей дорогу и заполучила рекламный ролик авиакомпании, это показалось нам последней каплей. И она проделала это так ловко! Говорила, что переживет как-нибудь, что она так за тебя счастлива, что ты это заслужила, и мы…
– …подумали, что я маленькая хитрая сучка, которая захапывала себе то, чего бедной Синди больше всего хотелось, – закончила она за него.
– Да.
– Но ты все равно меня желал, – с отвращением сказала она. – Бедненький.
– Да, – согласился он с горькой иронией в голосе. – Бедненький. И если бы вместо тебя я обратил внимание на любую другую женщину, то…
– …ничего бы не произошло, да?
– Да. Но ты ведь не знала, что ей отчаянно хотелось сняться в том рекламном ролике, верно?
– Не знала. Она вроде бы так обрадовалась за меня, была так довольна. – Со смешком отчаяния Гита воскликнула: – Я, должно быть, совершенно не разбираюсь в людях! Я ни разу не заметила, что не нравлюсь ей. Даже не подозревала, что она так меня не любит. Я действительно думала, что мы друзья. Лучшие подруги. И мне казалось, что она ко мне чувствует то же, что я чувствую к ней…
– Ты не стала говорить полиции, кто это был, – тихо сказал он.
– Нет.
– Почему?
– Потому, что она была моей подругой! – воскликнула Гита. – Потому что мне ужасно больно!
Отвернувшись, она сняла с подставки чайник и отошла к раковине, чтобы наполнить его водой.
– Но она испортила тебе карьеру, пугала тебя, заставила страдать…
– Да, – прошептала Гита, наполнив чайник и ставя его на подставку. – Шестнадцать лет. Шестнадцать лет, с одиннадцатилетнего возраста, она меня обманывала. Сплошная ложь…
– Нет, – мягко сказал он. – Это была обида, которая созрела в ненависть, когда ты…
– …соблазнила мужчину, которого она любила.
– А я даже половины всего не знал… Ни о краске, которой она облила твою машину…
– Машину покрасили заново, – вставила Гита.
– …ни о том продавце пылесосов, который напал на тебя и не хотел уходить, пока ты не позвонила в полицию. Не знал о посылках и письмах, отправленных в «Верлейн». Почему ты мне ничего не сказала?
– Я не думала, что тебе это будет интересно. Мне казалось, что ты сочтешь это полной чепухой. И велишь мне взять себя в руки и не ныть.
– Ты так плохо обо мне думаешь?
– Да. – Повернувшись, она спокойно посмотрела на него. – Когда я нашла тот пакет с фотографиями на столе, ты даже не встревожился из-за меня. Ты не разозлился, не расстроился…
– Нет, Гита, ты ошибаешься. Если бы я нашел его… То есть, я думал, что это «он»… – поправился Генри с хмурой улыбкой, – я бы сломал ему руки. Я попросил Джона примечать всех посторонних, связался с местной полицией…
– Только это был не посторонний. И в округе никто бы не удивился, увидев Синди недалеко от коттеджа, так ведь?
– Конечно. И собаки бы не залаяли.
– И соседи ничего не видели, потому что Синди не была посторонней. Она была моей подругой. Которая мне помогает.
– Да. Она отдала мне негативы, – добавил он. – Я их уничтожил.
– Она их тебе отдала?
– Под давлением, – кивнул он.
Гита ничего не ответила, лишь отвернулась и включила чайник. Она вполне смогла себе представить, как выглядело это давление.
– А когда ты вернулась из Парижа, почему же не сказала мне, что находишься на грани увольнения? Что тебя заменили другой моделью для рекламы новых духов?
– Ты не дал мне возможности рассказать хоть что-то. Ты просто ушел и хлопнул дверью.
– Да. Не только из-за Мэттью, но потому, что сам решил все закончить. Это становилось слишком сложным. Слишком эмоциональным. Но мне тебя не хватало. Я сказал себе, что скоро все забуду, и презирал себя за то, что нуждаюсь в тебе. Но когда я увидел ту фотографию в газете… Прости, Гита… – глядя на ее спину, на шапку темных блестящих волос, извинился он. – Господи, как по-дурацки звучит «прости» – разве этого достаточно?
Выпрямившись так медленно, словно это движение далось ему страшно тяжело, он продолжал с настойчивостью:
– А когда я увидел улыбку триумфа на лице Люсинды, мне стало тошно.
– Не тебе одному. Уходи, Генри. Это все бессмысленно. Я даже не нравлюсь тебе.
– Я тебя не знаю, – поправил он. – Я боролся с самим собой. Меня влекло к тебе, я желал тебя, но мне не хотелось, чтобы ты начала мне нравиться. И порой, когда разум брал верх, я просто не мог поверить, что веду себя, как сексуально озабоченный школьник. Мне тридцать шесть лет, я уравновешен, хорошо образован, отличаюсь завидным здравым смыслом – и тем не менее, я безумно хотел тебя… – Резко замолчав, он невесело усмехнулся. – Хотел тебя? Сказать это – значит, ничего не сказать. Я сходил по тебе с ума, я болел тобою. Но Люсинда сделала все возможное, чтобы отравить меня… Чайник вскипел.
Гита механически выключила чайник и повернулась к Генри лицом.
– Моя мать очень стыдится того, как обошлась с тобой. Ей хочется с тобой увидеться…
– Нет.
Он вздохнул, изучающее посмотрел на ее бледное, измученное лицо.
– Почему тебе потребовалось возвращаться именно сегодня, когда после долгого перелета я едва стою на ногах? Почему ты не могла вернуться завтра – когда я смогу думать и рассуждать спокойно?
– Потому, что я извращенная и порочная…
– Гита…
– Извини, – проговорила она, – но я не хочу, чтобы ты здесь находился.
– Между нами было нечто хорошее.
– Нет, – качнула она головой. – Между нами было нечто мимолетное.
– А ты хочешь чего-то постоянного?
– Нет, я хочу другого.
Помедлив несколько мгновений, он тихо пробормотал:
– Ты говорила, что влюблена в меня…
– Была, – кивнула она. – Но больше нет. – Говоря эти слова, она поняла, что не может взглянуть ему в глаза. – Уходи, Генри.
Повернувшись к нему спиной, чувствуя себя вдруг постаревшей и вымотанной, она снова включила электрический чайник и протянула руку за банкой с заваркой, с трудом соображая, что делает. Автоматические действия помогали скоротать время, сделать вид, что она чем-то занята, пока он не уйдет. И еще помогали ей сдержаться и не признаться в том, что она, возможно, беременна.
– Гита…
– Пожалуйста, уходи, Генри. Пожалуйста, просто уходи, – повторила она. Господи, как она устала. Еще чуть-чуть, и она не выдержит.
Услышав его тяжелый вздох, она напряглась, молясь про себя, чтобы он ушел немедленно, и когда, наконец, он вышел, выдохнула воздух, ощутив дрожь во всем теле. Безжизненно обмякнув на стуле, она крепко зажмурила глаза и заплакала. Она ни разу не плакала с того самого момента, когда все только начиналось больше четырех месяцев тому назад, хотя несколько раз была близка к тому, чтобы разрыдаться. Но сейчас внутри ее словно прорвалась плотина. Весь страх, все тревоги, вся боль вышли наружу. Она чувствовала себя потерянной и одинокой. Но никого не было рядом, никто не видел ее слезы; и
