Новый придорожный аттракцион

основанную на наблюдаемом знании и накопленных фактах, то, может статься, удастся предсказать природу религии, которая придет на смену христианству, – и, кто знает, даже повлиять на нее. Имея в своем распоряжении мощный исследовательский аппарат, наука смогла бы уберечь человечество от великих страданий.

– А, гордыня интеллекта, – вздохнула Аманда. – Впрочем, вы в этом лучше разбираетесь, чем я. Откуда мне было знать первый закон, если бы не студент-физик, который был моим любовником и все время разговаривал во сне? И все же, что сталось с вашей великой затеей? Наверное, в вашем институте имелась богатая библиотека. Плюс контакты, компьютеры, ресурсы, закрытые темы. Мозговой трест – это же в самый раз для вашего проекта. Так почему же вы все бросили?

– Есть идеи, которые не под силу даже самому мощному мозговому тресту. Я обнаружил, что церковь слишком замкнулась на самой себе и поэтому не способна реагировать на окружающую жизнь. А жизнь идет своим чередом, и нередко ее заносит в крайности. Затем я обнаружил, что мозговой трест уж слишком привык к комфорту, а это не располагает к подлинному мышлению. Подлинное мышление – вещь рискованная и подчас опасная. По-моему, мозговой трест идеально подходит для размышлений о смысле явлений. Я же был одержим совершенно иным. Мечтал нащупать…

– Смысл смысла?

– Черт! – Марвеллос в изнеможении привалился к тотемному шесту, что торчал по соседству с алтарем мухи цеце. – Как я ненавижу это выражение. Мне от него тошно.

– Маркс Марвеллос, признайтесь, чем вы занимаетесь – научными изысканиями или же пытаетесь утолить духовную жажду?

– Что? Научными изысканиями? Не знаю. Честное слово, затрудняюсь сказать. Я ведь уже говорил, что никак не могу разобраться во многих вещах. Возможно, и то, и другое. Это на меня похоже. Меня терзает раздвоенность. И я ничего не могу с этим поделать.

– А жаль, – искренне вздохнула Аманда. – Раздвоенность – недуг пострашнее шизофрении. Если вы шизофреник, то каждая из ваших личностей пребывает в блаженном неведении относительно существования другой. А вот когда вы страдаете от раздвоенности, то одна половина вашего «Я» болезненно ощущает присутствие другой, с ней несогласной. И стоит вам ослабить самоконтроль, как вся ваша жизнь превратится в перетягивание каната. Как бы там ни было, вы ушли из института. Однако это еще не объясняет, каким ветром вас занесло сюда.

– Я нутром чувствовал, что в истории рода человеческого происходит нечто грандиозное, причем я тому современник. И пока в институте осознают истинную подоплеку происходящего, пока во всем разберутся, пока все проанализируют, пока разложат по полочкам, мною овладело желание докопаться до истины самому. Ведь что происходит? Великая религия при смерти или уже умерла. А ей на смену нарождается нечто новое. И последствия этой глобальной смены вероучения, причем в такой бурный период нашей истории, могут оказаться весьма непредсказуемыми. Я начал склоняться к тому, что мой долг как ученого и просто как человека состоит в том, чтобы по возможности ближе подобраться к сути происходящего, к эпицентру этого эволюционного взрыва, ощутить его, если можно так выразиться, на собственной шкуре. Я алкал высшего наслаждения, доступного ученому, – быть одновременно и участником эксперимента, и его сторонним наблюдателем. Послушайте, Аманда, можно подумать, я не понимаю, что в ваших глазах я всего лишь богоискатель в обличье ученого. Уверяю вас, это не так. Наука – это активная реакция на свершения окружающего мира. Мистицизм же просто принимает мир каким он есть. Мистики только и делают, что говорят, будто ищут гармонии с природой. Ученые же разлагают природу на отрасли знания и дают им определение. Наука – это сопротивление, а не принятие. Вот почему, уверяю вас, исполненный духа этого ответственного сопротивления, я и отправился на встречу с новым Мессией.

– Мой дорогой Маркс Марвеллос, – негромко произнесла Аманда. – Поборник сопротивления. Неужели вы уже успели забыть, как научились не втягивать голову и принимать дождь? Ну хорошо. Все равно пока что я от вас не услышала, почему вы приехали именно сюда. Нет-нет, если не хотите, можете не говорить. Я не обижусь.

– Почему же, скажу. Мне не хотелось скитаться от смысла к смыслу, вечно хватая какие-то веши за хвост. У меня не было времени заниматься разными там повальными увлечениями, сектами и лжепророками. Откровенно говоря, вся та деятельность, которая обычно сопровождает смену религий, почему-то кажется мне малопривлекательной. Нет, решил я, поскольку четкое и неопровержимое свидетельство новой религии должно появиться где-то на передовых рубежах психических явлений, то мои действия в принципе сводятся к следующему – найти человека или группу людей, которые обитают на этих рубежах, и попытать счастья с ними. Может, тогда мой план и сработает. От Почти Нормального Джимми и от других людей я услышал о Зиллерах. В некотором смысле о вашем муже в Нью-Йорке ходят легенды. Я решил, что вы идеально мне подходите. Мои последние сомнения развеяло ваше фото – его показал мне Джимми. Как видите, хоть я и предан науке, все равно порой изменяю ей.

– Маркс Марвеллос! Вы спятили. Ведь это всего лишь крошечный придорожный аттракцион. И где? В дождливой глуши Северо-Запада. Мы зазываем к себе посетителей улыбающимися сосисками. Предлагаем заплесневелым желудкам напоенные солнцем соки и экзотические экспонаты – притуплённым взорам. Но мы не имеем никакого отношения ни к религии, ни к науке. Нам ничего не известно о ваших передовых рубежах. Вы уверены, что оказались действительно там, где нужно? Что вам такого наговорил Джимми, что вы вообразили, будто в ваших руках ключ к… некоему эволюционно-религиозному пробуждению?

– Не знаю, смогу ли я вам дать исчерпывающий ответ. В принципе моя интуиция подсказывает мне, что это есть то самое место.

– Интуиция? – Аманда даже взвизгнула и хлопнула в ладоши. – Ага, интуиция! То есть вы хотите сказать, что действовали по наитию? Что я вам говорила! Вы признались мне,

что порой полагаетесь на случай, гораздо раньше, чем я предполагала. Вы приехали сюда по наитию и готовы это признать. Я вас правильно поняла?

– В принципе да, – выдавил из себя Маркс и залился краской. – Но лишь частично. Вам может показаться, будто вы здесь занимаетесь придорожным зверинцем, но я-то знаю, что существуют и иные уровни вашей деятельности. У меня даже есть все основания предполагать, что ваш прилавок для продажи горячих сосисок – лишь фасад, за которым скрываются боле возвышенные веши.

– Ну хорошо, – произнесла Аманда. – Вас не обманешь. Вы слишком для нас проницательны. Еще немного – и вы нас окончательно разоблачите, так что лучше признаться во всем сразу. Мой муж и я – агенты вселенского исландского заговора.

– Можете шутить сколько угодно, – заметил Марвеллос. – Но уверяю вас, мне известно, что здесь происходит нечто ранее невиданное. Пусть вы этого не знаете. Зато знаю я.

Аманда хихикнула и поднялась. Шелковая юбка подобно ночному мраку опустилась на предательский завиток, скрыв его от взора обладателя вожделенного боевого знамени.

– Нет, вы какой-то прикольный, – произнесла она. – К счастью для вас, я люблю приколы. И вообще вы очень даже симпатичный. – С этими словами она провела серебристыми ногтями по шву его брюк.

Маркс побледнел и еще нескладнее привалился к тотемному шесту.

– Что-то не так? – спросила Аманда.

– Боюсь, я слишком увлекся. Это еще один мой недостаток как ученого. Меня занесло. Черт. Я не собирался говорить вам всего того, что наговорил. Мне хотелось тихонько пожить тут у вас, вроде шпиона. И кто только тянул меня за язык? И вообще у меня кружится голова.

Маркс жадно хватал ртом воздух.

Аманда вытащила откуда-то из-за пазухи черный шелковый платок с золотой каймой.

– Подержите под носом, – сказала она, передавая его Марвеллосу.

Маркс никак не ожидал, что такая здоровая женщина, как Аманда, носит с собой нюхательную соль, однако последовал ее совету. От платка исходил легкий аромат, нежный и сладкий. Но пока Маркс принюхивался, запах заметно усилился, сначала сделавшись мускусным, а затем и вообще защипал ноздри. Маркс едва не отшвырнул платок прочь, но в этот момент запах поменялся вновь. Теперь от ткани потянуло пряностями. Затем и этот аромат испарился, а на его место пришел запах ланолина и кожи, насыщенный животный дух, к которому примешивался другой, чем-то похожий на золу.

Заметив недоуменное выражение на лице Маркса, Аманда улыбнулась:

– Этот платок когда-то обмакнули в сосуд, в котором были собраны запахи двенадцатилетнего