— Подожди, — остановил его Питер. — Я сам ему позвоню. Он что-то там говорил о двух с половиной тысячах, которые мог бы вложить в картину. Так вот, они мне срочно понадобились.
За ужином Питер не проронил ни слова. Что же его тревожит, думала Эстер, но тактично молчала, пока он не закончил есть. Хорошо зная его, она понимала, что Питер сам скажет ей обо всем.
— Дорис принесла табель из школы, — сказала она. — По всем предметам пятерки.
— Очень хорошо, — сказал Питер с отсутствующим видом.
Эстер внимательно посмотрела на него — обычно его очень интересовали успехи Дорис в школе, он всегда смотрел ее табель и торжественно расписывался в нем. Эстер замолчала.
Питер поднялся из-за стола, взял газету и прошел в гостиную. Эстер помогла служанке убрать посуду и направилась туда же. Войдя, она увидела, что газета валяется на полу, а Питер сидит, уставившись в стену отрешенным взглядом.
Его молчание обеспокоило Эстер.
— Что с тобой случилось? — наконец спросила она. — Ты себя неважно чувствуешь?
Питер посмотрел на нее.
— Нормально я себя чувствую, — буркнул он. — Почему ты об этом спрашиваешь?
— Сидишь как умирающий, — сказала она. — За весь вечер ни с кем словом не перебросился.
— Я размышляю, — коротко ответил он. Ему хотелось, чтобы Эстер оставила его в покое.
— Это какая-то тайна? — спросила она.
— Нет, — он удивился. И тут внезапно сообразил, что она ровным счетом ничего не знает о его решении.
— Я все-таки решил делать фильм, о котором говорил Джонни, и теперь прямо места себе не нахожу.
— Раз уж принял решение, то чего ж теперь с ума сходить?
— Да слишком это рискованное дело, — ответил Питер, — я могу потерять все.
— Но ты ведь знал об этом, когда принимал решение, не правда ли?
Он кивнул.
— Тогда не сиди с таким видом, будто ты с минуты на минуту ожидаешь конца света. Надо было беспокоиться перед тем, как принимать решение, а теперь надо заниматься делами и не волноваться из-за того, что может случиться.
— Ты же знаешь, что будет, если я прогорю? — Он запыхтел сигарой. Эта мысль мучила его, как больной зуб, и чем больше он думал об этом, тем больше страдал.
Она мягко улыбнулась.
— Ничего, мой отец три раза прогорал и как-то выкарабкивался. Все у нас будет нормально.
Его лицо просветлело.
— Значит, тебя не пугают неудачи?
Она подошла и села к нему на колени, прижав его голову к своей груди.
— Бизнес — это не такая уж важная штука, чтоб я принимала его близко к сердцу. Единственное, что меня интересует — это ты. Делай, что считаешь нужным, это главное. Даже если это не принесет выгоды, все равно делай. Я счастлива уже тем, что у меня есть ты и дети, а то, что мы можем лишиться квартиры на Риверсайд Драйв и служанки, меня не очень беспокоит.
Он обнял ее и тихо проговорил:
— Все, что я делаю, это для тебя и для детей. Я хочу, чтобы у вас было все.
Ее голос потеплел, именно это она и хотела услышать. Она понимала, что мысли всех мужчин направлены на одно — как достичь успеха в бизнесе, но ей было важно услышать, как Питер относится к ней.
— Я знаю, Питер, я знаю. Именно поэтому тебе и не стоит беспокоиться. Когда человек не беспокоится о мелочах, дела у него идут лучше. У тебя все получится. Идея хорошая, а это самое главное.
— Ты так думаешь?
Эстер заглянула ему в глаза и улыбнулась.
— Конечно. Если бы это было не так, разве бы ты решился?
Собрать нужную сумму на постановку картины оказалось совсем несложно. Владельцы кинотеатров, с которыми поговорил Джонни, охотно вкладывали деньги. Им надоело крутить серые, невыразительные фильмы низкого качества, которые поставляло им Объединение. Вклады, собранные Джонни, были разными, от тысячи долларов, полученных от Паппаса, до ста, вложенных владельцем небольшого кинотеатра на Лонг-Айленд.
Это дело стало самой открытой тайной, известной всем в кинематографе. О ней знали все, кроме Объединения. Остальные независимые продюсеры с интересом следили за развитием событий.
Тем временем Питер где только мог покупал пленку, а Джо интенсивно работал над сценарием фильма.
Уоррен Крейг снимал грим в артистической уборной, набитой поклонниками его таланта. В отражении зеркала ему были видны возбужденно перешептывающиеся люди и симпатичная девушка в углу, которая стояла молча, ловя восхищенными глазами каждое его движение.
Настроение у Крейга было прекрасное, сегодня он сыграл превосходно и знал об этом. Такое бывает, когда все идет как по маслу, и даже если захочешь, ничего не испортишь. Впрочем, бывало и иначе. Вспомнив об этом, он скрестил пальцы.
Девушка в зеркале увидела его жест и робко улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ, и ее улыбка стала уверенней.
Сняв остатки грима, он развернулся.
— Ну а сейчас, мои дорогие, прошу вас извинить меня, — сказал он густым приятным баритоном. — Мне надо освободиться от этого провинциального костюма.
Окружающие рассмеялись, — они всегда смеялись, когда он говорил эти слова, это уже стало как бы частью спектакля. Он был одет в ковбойский костюм, который как нельзя лучше подчеркивал достоинства его фигуры, — темные штаны и яркая рубашка плотно облегали его широкие плечи и узкую талию. Крейг ушел за ширму и через несколько минут вышел оттуда в обычном костюме. Надо признать, что ему шла любая одежда. Уоррен был прирожденный актер и знал это; что бы он ни делал, что бы ни говорил, что бы ни носил, все равно сразу было видно, что это актер в третьем поколении, уверенно шествующий по стопам деда и отца.
Теперь он был готов снизойти до своих почитателей. Стоя посреди комнаты с непринужденным видом, слегка склонив голову набок, он небрежно выслушивал поздравления. Сигарета, вставленная в длинный мундштук, дымилась во рту.
Таким впервые увидел его Джонни, войдя в артистическую уборную с Сэмом Шарпом. Заметив Сэма, Уоррен Крейг поморщился. Он вспомнил, что договорился сегодня встретиться с одним киношником, а у него на уме было сейчас совсем другое: он собирался пригласить поужинать ту скромную девушку, стоящую в углу.
Крейг философски улыбнулся. Это было неизбежное зло, преследующее всех известных артистов: они никогда не принадлежали самим себе.
Постепенно комната опустела, последней ушла симпатичная девушка. Задержавшись у двери, она еще раз улыбнулась Уоррену, и он виновато улыбнулся в ответ, беспомощно разведя руками. «Извини, дорогая, — говорила его улыбка. — Ничего не поделаешь. Я не волен распоряжаться даже своим временем».
Ее улыбка была понимающей. Уоррен Крейг сообразил, что она означала: «Я понимаю. Как-нибудь в другой раз». Дверь за ней захлопнулась.
От Джонни не ускользнул этот безмолвный диалог. Он стоял, молча разглядывая Крейга. Несомненно, это был выдающийся актер, но тщеславие прямо-таки выпирало из него, и это было понятно. Он молод, не больше двадцати пяти лет, прикинул Джонни; привлекательный, стройный. «Его длинные вьющиеся волосы прекрасно будут смотреться на экране», — подумал он.
