уродилась, не понимаю?!
— В вас, тетечка, — ответила Наталья.
Тетя Феша долго глядела на нее, морщины на лице старухи шевелились в гримасе отвращения.
Тетя Феша поджала губы. Сказала:
— Я не дура, я людей не убивала. Помни — тот человек умен, кто словом своего достигнет. Так-то, племяннушка.
И грохнула дверью.
Юрия похоронили через три дня, и хорошо похоронили, дай бог каждому. Оградку поставили витую, никелированную.
Камень положили большой, серый, тяжелый. Приделали и фото в рамке. Ну, и поминки… Много денег унес с собой Юрий, рублей, собранных по одному.
Но кое-что вышло плохо. Вот, скажем, маленькое дело: приехал на похороны брат Яков. Самолетом. Братья посидели вместе, с мокрыми глазами. А что сказал Яков?
— Так, — сказал. — Вот она жизнь человеческая. А все из-за этого деревянного гроба. Сначала мать, потом умер отец, теперь — Юрка. Угар? Гм… Хорошо, что я не имею к этому дому никакого отношения.
И ведь при людях сказал, а что они подумают? Он-то сказал и укатил, торопыга, а они остались. Тоже человек — не от мира сего. Инженер, а Михаил, рабочий, лучше его одевается. Заговорит — ничего не поймешь, все ум показывает: я-де то, я-де это знаю… Бог с ними, с такими.
Другое тоже плохо вышло — холодна она была на похоронах. Для приличия повыла Наталья, но сухим голосом — слезинки не выжала из горячих глаз. Так что лучше было бы и не выть.
Смотрела она на покойника с великим, пронзительным любопытством, словно спрашивая, почему так просто стать мертвым. Ведь человек. И другое — любовником был у женщин, ласкал их. Ну, питался, жил, а сейчас, славно обглоданная кость, лежит, желтый, никому не нужный.
Многие — а было на похоронах человек сорок — заметили и душевную сухость ее, и острое любопытство взгляда. Кое-кто будто бы подглядел и шевеленье ее губ в злой усмешке. Прошел этот слушок по всей улице и даже оброс кое-какими подробностями. Как ни верти, а наследство от Юрия осталось значительное. К тому же Наталью недолюбливали за чрезмерную житейскую верткость.
Возвращаясь с похорон, увидела Наталья беременную чернушку. Та стояла у кладбищенской беленой ограды и прямо-таки жгла взглядом.
Наталье бы сдержаться, помолчать, но что-то словно толкнуло ее.
— Ну как, по-твоему вышло? — спросила Наталья. — Когда свадьба?
Та промолчала и даже глаза потупила, не то стыдясь, не то пряча что-то. И лишь потом Наталья, вспомнив свои слова, обомлела и вся покрылась пупырышками, как в холод: ведь эти ее слова — улика.
Чернушка ли звякнула куда положено или какой другой ненавистник, но только вызывали Наталью и Михаила в милицию — порознь — и вежливо расспрашивали о том, о сем. И хотя говорили с каким-то сонным видом, но словесная вязь вопросов сильно походила на мелкоячеистую сеть. Вызывали и соседей.
Но Михаил ничего не знал, а Наталья крепко подготовилась, была тверда и гладка. Тетя Феша настаивала на своем, что-де видела бродящего по дому Юрия.
В общем, проскочили. Правда, Михаил стал временами задумываться, что было на него непохоже. Но больше всего поразил Наталью пустяк, мелкое: пес сдурел. Увидев ее, он прятался в конуру и даже ел неохотно.
Он похудел, взлохматился. Взглянешь — не собака, а черт знает что такое.
Наталья пробовала ласкать его, но пес не давался и даже рычал, выставляя желтые, похожие на дольки чеснока, зубищи. Пробовала кормить вкусным — мясом, сладкими рыхлыми косточками, щами со своего стола — не помогло. Как-то под горячую руку Наталья отвозила его метлой. Пес, сначала покорно сжавшийся, взревел, оборвал ошейник, накинулся и, сбив с ног, грыз ей руки (Наталья ими прикрыла шею и лицо). Потом скакнул на забор, повис на передних лапах, перевалился и исчез. Навсегда. Наталья сделала все нужные прививки, но заноза крепко засела — не бешеный пес, нет. Чуткий. А вот кошка — та ничего, мурлычет, смотрит на нее в узенькие щелочки зрачков.
Потом заерундил Михаил. Все говорил:
— Не пойму, как он в таком состоянии до печки добрался. Не пойму. Ведь на ногах не стоял.
— Дурак! — кричала Наталья. — Ты лучше поразмысли, как нам к лету холодильник купить.
— Не пойму, — долбил свое Михаил.
И в душу Наталье лезло тревожное, бродили сцепом мысли о грехе, о том, что-де придет Юрий с кладбища и ляжет рядом, тленный и холодный.
Знала Наталья твердо — не может быть этого, но — ворочалось. И шептала то, что придумалось само:
— Господи, прости меня, грешную.
И даже засомневалась — не сходить ли в церковь, не помолиться ли за упокой «убиенного раба божия». Она крепилась, не шла. Да и в самом деле — умер, все и кончилось. Не люди — только вещи живут долгой жизнью.
Наталья стала бояться темноты. Ей казалось — есть кто-то в темноте, стоит в ней молча. Протяни руку — заденешь. Повернись спиной — схватит.
Этот «кто-то» все время был рядом. Даже в полной тишине ей слышались шаги, вздохи, скрипы стульев. Однажды вполне явственно услышала, на стул кто-то сел, скрипуче поерзал на нем и встал.
И стул вздохнул облегченно.
Наталья, окоченев, ждала — ничего не случилось.
Однажды, перед сном, поправляя на ходу волосы, она вошла в комнату и увидела лежащего на кровати Юрия, увидела явственно и во всех подробностях. Он слегка изогнулся и смотрел на нее, сверкая в темноте зубами. Наталья закричала так, что Михаил, ужинавший в кухне, уронил стакан с чаем и ошпарил себе колени. Он ворвался в комнату, размахивая руками.
— Чего орешь, сатана!
— Там… там… там… — твердила Наталья, протянув руку к кровати.
— Какого дьявола тамкаешь? — крикнул Михаил.
— Юрий, — выдохнула она.
Михаил и сам испугался, торопливо включил свет; свернутые одеяла да простыни лежали на кровати.
С того дня и началось. Юрий изредка мелькал днем, ускользающе, туманно. Хуже было ночами. Он приходил и ложился рядом — холодный. Среди сна она ощущала его всего — руки, грудь, ноги… Просыпаясь, взглядывала — рядом мертвое лицо.
Она соскакивала со страшным, пронзительным визгом. Михаил, ругаясь, спрыгивал с кровати и, взяв подушку, уходил спать на кухню. Она смертельно боялась оставаться одна, бежала за ним следом, обхватывала, умоляя и плача, чтобы только не гнал, только разрешил лечь рядом. И чтобы не допустить того, третьего, она прижималась к мужу, обнимала до боли, обвивала собой, тянула, завлекала супружескими ласками.
— Да что мне, двадцать лет, что ли? — негодовал Михаил. — Не могу я так. Стыдно — на работе сплю.
— Я тебе не жена разве?
— Лечись! — советовал Михаил. — Или холодной водой обливайся, а ко мне не лезь.
Но однажды пришла тетя Феша, впилась взглядом, подвигала губами и приказала:
— Не дури!
Все и прошло, не совсем, правда, а оставив след.
Иногда она видела очертания фигуры или даже ощущала легкое прикосновение. Но без страха, а даже с некоторым любопытством, ждала, что же будет дальше?
Тревожила ее и тетя Феша — вдруг проговорится, но старуха была твердокаменная, да и сама грешна. Наталья про нее кое-что в памяти придерживала. Так, на всякий случай.
